Он раздражен - и не в последнюю очередь этим ее всепрощением, этой жертвенностью, такой же тухлой, как весь этот пригород. Да хоть раз бы наорала, хоть раз бы ткнула его как следует, потребовала отвечать за обещания перед ней... Но Герда не из таких. Герда - добренькая, миленькая, всегда рядом в этих своих нелепых розовых толстых носках.
Ей же восемнадцать, мать ее, лет, а она торчит то в колледже, то в лавке с бабкой, то дома - учится, убирается, готовит.
Ску-чно.
По нему, лучше удавиться, чем такое - а ведь когда-то, страшно подумать, сам торчал рядом с ней как привязанный, умиляя местных стариков, дескать, ах, какая растет парочка.
Стоя на коленях почти под столом и вертя в руках расколовшуюся трубку, Кай скрипит зубами.
Герда настолько пресная, что ему даже иногда хочется посмотреть, как далеко он сможет зайти, прежде чем она отреагирует, наконец, как-то иначе, нежели с вечной своей улыбкой и светом в глазах. Сколько раз ему еще надо проебать ее звонки и просьбы? Что ему надо сделать? Выгнать ее вон? Обокрасть? Ударить? Или она и тут попытается замазать все жратвой и улыбкой?
Герда - это ему не Викки. Та бы такого не потерпела ни от кого, размазала бы по асфальту обидчика - и ведь, по ходу, запала на него, Кая, хоть и старше... На сколько, кстати, она там старше? Да все равно. Викки - она настоящая. У него от нее приходы почище крэковых, хотя они и виделись только пару раз, Ларс брал его с собой за товаром. Говорили, Викки возят кокс из Голландии, а она чуть ли не весь Копенгаген держит в своей кормушки - а Кай только и мог, что глазеть на обалденные бедра, едва прикрытые какими-то шортами в облипку. И продиктовал номер почти на автомате, когда Викки, внезапно сменив тему, перебила Ларса на середине рассказа о трудной жизни уличных толкачей и спросила у Макэвоя, нравится ли ему крэк.
Тем вечером он впервые попробовал - потому что сказал, что нравится.
- Не трогай, - угрюмо огрызается он, дергая плечом из-под участливой руки. Герда даже не понимает, болтает про счастье - как будто может вообще быть счастье здесь, в этой плесневелой кухне, среди этого вечного запаха роз, даже зимой, даже здесь, в его вроде бы доме.
Косится на носки, фыркает - она что, вообще не соображает, что на себя надевает? Как будто ей уже семьдесят восемь, а не восемнадцать.
Поднимается с пола, не обращая внимания на раскатившуюся прочую мелочь, сжимает в ладони осколки трубки и тут же с очередным ругательством швыряет стеклянные кусочки в ближайшую стену. Поперек ладони проступает тонкая ярко-алая полоса - порез.
Вот черт.
Не обращая внимания на сигналы микроволновки, тащится к кухонному крану, выворачивает резко холодный, подставляет ладонь под струю воды - в первый момент порез горит, но затем боль сменяется онемением, напоминающим крэковое.
- Ерунда, - сам себе противореча, отвечает он на невысказанный вопрос Герды, хлопает себя по карманам, вспоминает, что сигареты под столом. Закручивает кран, снова лезет в холодильник, хотя и знает, что там шаром покати - его, как это у него и бывает на отходняке, потряхивает, в голову лезет всякое, хочется что-то делать, чем-то себя занять, чтобы не думать о следующей прикурке.
Кай подхватывает с пола пачку, зажигалку, открывает банку пива, уже мусоля сигарету, наступает на монеты и пакетики, не замечая.
- Угощайся, - бросает пачку перед Гердой, забываясь.
Пиво горчит, а ему хочется шоколадной пасты, а лучше - мороженого, чтобы есть его прямо из пинтового ведра, заливая карамельным сиропом.
Затягивается поглубже.
- Я уеду, наверное, скоро, - снова бросает, но не девчонке даже, а в пустоту между ними.
Отредактировано Кай (2016-02-16 21:42:13)