Кунсткамера |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Кунсткамера » Заповедник гоблинов » Ночная кукушка, эпизод второй
1. Название: "Ночная кукушка".
2. Время: 18 марта 843 г.
3. Место: Брегмарк, замок Каастилфлякте.
4. Действующие лица: Карл и Годеливе ван дер Марк.
5. Краткое описание: косвенно послужив причиной несчастий одной из служанок, Годеливе и не думала, каким образом ей это аукнется.
Герда глотала злые слёзы вот уже второй день. Нет, в том, что влетело за оплошность, ничего удивительного или такого уж обидного не было, в Каастилфлякте за прислугой вообще следили строго, хоть и не перегибали палку, но в этот раз девчонке досталось практически ни за что.
- А то ты не знала, что простыни в покоях Его Светлости аж хрустеть должны! - совсем не пожалел молоденькую девчонку Густав, когда та принесла обратно в прачечную уроненное перед графом бельё. - Раз такая криворукая, вычистишь сегодня все камины в жилых комнатах. И не хнычь тут попусту, подумаешь, оплеуху схлопотала! В любом другом доме за такое и ремня бы не пожалели.
Герда, конечно, знала, что мажордом бранился больше для виду и никакого ремня она бы не получила, но щёки всё равно горели, а камины чистить страсть как не хотелось. Но делать было нечего, поэтому, прихватив корзинку с щётками и совками, девчонка отправилась исполнять приказание. Правда, за один раз вычистить всё не вышло, слишком грязная и трудоёмкая была работа. Ко всему прочему, как ни старалась Герда, сделать всё так, чтобы по комнате не полетела зола, не получилось никак, а потому всякий раз приходилось вымывать ещё и комнату, чтобы снова не влетело. В итоге с каминами она провозилась аж три дня.
Покои ещё утром уехавшего на охоту барона Зволе девушка оставила напоследок, причём специально. Один из графских сыновей обратил внимание на хорошенькую горничную примерно с полгода тому назад, а по уши влюблённая Герда и не представляла, как можно было не ответить такому красавцу взаимностью. Вынужденные скрываться, юные влюблённые старались не упустить ни единой возможность побыть вместе, и теперь девица была рада хотя бы тому, что появился благовидный предлог находиться в покоях любимого, который должен был вот-вот вернуться. Правда, предстанет она перед ним страшной замарашкой, но да уж лучше так, чем вообще не видеться.
А виной тому, что не успеет прихорошиться, повязать волосы голубой лентой, что господин барон ей как-то подарил, была эта приживалка, леди Годеливе, которую Его Светлость за какой-то надобностью оставил у себя в доме. Слухи по замку распространялись, как всегда, быстро, для всегда державшей ухо востро Герды не составило труда сложить два и два, и теперь она знала точно - не доведи несносная леди своего опекуна до белого каления, не попалась бы и служанка под горячую руку. А так случилось, как это часто устроено в несправедливом мире: миледи пожаловали дорогущую кобылу, а оплеухи за неё получила бедная служанка.
Всхлипнув от очередного приступа жалости к себе несчастной, Герда с удвоенным усердием принялась отскребать пол от высыпавшейся из камина золы.
В обеденном зале было шумно – громкие голоса, непристойные шутки под раскатистый гогот и глухие звуки сомкнувшихся кубков отражались от высокого потолка, и казалось, будто зал полон народу, хотя на самом деле у стола толпилась лишь горстка молодых людей. В центре стоял Карл – счастливый и гордый собой, а собравшиеся вокруг друзья да егеря и помощники сыпали поздравлениями и пили за первый серьезный трофей юного барона. Карл ездил на охоту давно – еще с тех пор, как научился уверенно сидеть в седле, но до недавнего времени его к настоящей дичи не подпускали. Будучи метким стрелком, он добыл несчетное количество птицы, с детства мастерски ставил силки на мелких зверьков, а во время пребывания в Мильстоуне обучился и тамошним охотничьим премудростям – но все равно до недавнего времени ему в лучшем случае позволялось помочь загнать зверя. Когда в охоте принимал участие отец или старший брат, Карл таким положением вещей не тяготился – наоборот, старался держаться поближе к родне, подмечая их лучшие приемы. Но сегодня он отправился один, возглавив ватагу молодых дворян и под присмотром опытных графских егерей, – и сразу же отличился. Кабан, которого уже свежевали на кухне, был знатным трофеем – настоящим, мужским. О таком и отцу рассказать не стыдно.
Карл, опьяненный азартом погони, запахом крови и – совсем немного – употребленным уже в замке горячим вином, улыбался от уха до уха и то и дело покровительственно-заботливым жестом трепал по голове свою любимицу Найду, крутившуюся у его ног несмотря на обычный запрет для собак находиться в обеденном зале. В крови кипел нерастраченный азарт, по всему телу разливалось возбуждение, которое лишь подстегивалось содержимым кубка. Карл то и дело поглядывал поверх голов приятелей – не покажется ли с подносом знакомая тоненькая фигурка? Герда всегда находила удобный повод поприветствовать его милость одной из первых, и раз не спешила сейчас показаться на глаза, значит, нашла способ устроить встречу в местечке поукромнее. Карл ухмыльнулся, представив хорошенькое личико служанки, и, разыграв перед друзьями легкое опьянение, вскоре объявил, что поднимется к себе, ибо устал так, что на ногах не стоит. Ценой еще парочки шуток про доброе вино он наконец вырвался из компании приятелей и направился к своим покоям.
Едва отворив дверь, Карл понял, что не ошибся: Герда была здесь, хоть, как он убедился, и не ждала его в полумраке в своем лучшем наряде, готовясь сполна воздать ему за сегодняшние охотничьи подвиги, а с остервенением терла закопченные камни у камина.
- Разве можно такой прекрасной даме марать свои руки в золе? – спросил Карл, прикрыв дверь. – Неужели этот проклятый камин занимает тебя больше, чем я?
Он шагнул к Герде и протянул ей руку, чтобы помочь встать, как вдруг заметил, что глаза девушки покраснели от слез. Карл тут же сменил тон с насмешливого на участливый:
- Ты плачешь? Тебя кто-то обидел? Только скажи – и я лично отрублю его бестолковую голову! – барон широко замахнулся правой рукой, меж тем пытаясь незаметно приобнять служанку левой да притянуть к себе покрепче.
Герда была чудо как хороша, особенно когда не лила слезы, а восхищенным взглядом смотрела снизу вверх на рослого молодого господина. И сегодня, пожалуй, у нее был повод быть с ним особенно ласковой.
От ласковых слов барона девчонке ещё больше стало себя жаль. С радостью отбросив ненавистные щётки, она поднялась с колен, потянулась навстречу, но тут же вспомнила, что вся в золе, и попыталась отстраниться, чтобы ко всему прочему не застрять ещё на пару-тройку дней в прачечной.
- Ох, Ваша Милость, я же измараю вас всего... - возразила она, правда, не слишком убедительно, уж больно мягкими и нежными были руки графского сынка, больно сладко заливал он в её хорошенькие ушки и уж больно обидно было Герде из-за случившейся с ней несправедливости. - Погодите немного, соберу тут всё, а то потом вовек не отмыть.
Ловко вывернувшись из объятий, девица принялась собирать в корзинку совки и щётки, потом поднялась, вытирая о порядком замызганный передник измаранные в саже и золе руки, глянула на своего дружка, такого красивого, в дорогом дублете... Да ей и дотрагиваться до него нельзя в таком виде, о чём она, дурёха, только думала, когда оставляла баронские покои напоследок! Только вот сердцу не прикажешь. Её милый Карл смотрел так ласково, спрашивал с таким участием, что не рассказать ему обо всех невзгодах было решительно невозможно.
- Да как же, отрубите! - всхлипнула Герда, всё ещё не решаясь уткнуться замызганным носом в грудь возлюбленного. - Своему батюшке и этой, леди Годеливе... Она накануне его своими капризами до трясучки довела, а под руку я попалась. С неё-то, как водится, всё, как с гуся вода, а мне Его Светлость таких пощёчин отвесил, когда я ему под горячую руку попалась, что потом весь день в голове гудело, а моей вины всего-то и было, что простыни уронила. Так а как их было не уронить, когда Их Светлость как выскочили из-за угла, я прям обмерла вся! А потом ещё Густав отправил все камины в жилых покоях чистить, мол, если руки кривые, будешь самую чёрную работу делать, ещё и ремнём пригрозил. Вот и хожу третий день замарашкой...
Расстроившись от собственного рассказа пуще прежнего, Герда наконец разрыдалась в открытую. Может, свои невзгоды она и приукрасила перед бароном, но так какой же от этого может случиться вред? Не пойдёт же он заступаться перед графом за свою любовницу, тем более, что Его Светлость наверняка уже успел позабыть о происшествии, из-за которого служанка глотала слёзы вот уже который день. Главное, что Карл её сейчас наверняка приголубит, девица в этом не сомневалась. Будто позабыв о собственных опасениях замарать баронский дублет, она прижалась к груди своего милого. Пусть только обнимет её покрепче - этим и утешится.
Карл, признаться, очень удивился. Чтобы его батюшка – человек, прямо скажем, суровый, даже порой жесткий, но справедливый и не самодур, что бы там ни плели завистники-соседи – и просто так отхлестал по щекам служанку? Из-за простынь каких-то? Да горят они ярким пламенем, если Герда так из-за них убивается!
- Ну-ну, прекрати, - ласково, хоть и самую малость нетерпеливо сказал Карл, поглаживая шелковистые локоны рыдающей девицы. – С Густавом я поговорю, он больше не посмеет так нагружать твои руки... А хочешь, я заставлю его всегда отправлять чистить камины Клару? С ней ты повздорила, правильно? – честно говоря, барон слушал рассказы о кухонных дрязгах вполуха, но сейчас припоминал, что была у любимой заклятая неприятельница: Герда еще все пыталась уговорить Карла перевести ту на скотный двор, но графский сын в споры слуг предпочитал не вмешиваться.
И сейчас бы не вмешался, не происходи в замке Творец знает что! С того самого дня, как к отцу на прием ворвалась эта полоумная, житья не стало никому – ни слугам, ни самому графу Бергмарк! Ох, дорого Карл отдал бы за то, чтобы сир Оральф получше приглядывал за падчерицей в тот злополучный день!
- И знаешь, Герда, - он посмотрел в заплаканные, но посветлевшие глаза своей юной возлюбленной: - Больше леди Годеливе не станет причиной твоих слез. Обещаю.
Слово барона – кремень, да старался Карл не только ради Герды. Воинственный пыл, зажженный удачной охотой и так и не погашенный провалившимся свиданием, требовал от разгоряченного вином и гневом барона стать на защиту своего дома. Раз батюшка и Андрис так заняты тем, что наводят порядок в графстве, он, Карл, возьмет на себя оборону Каастилфлякте от всяческих беспорядков да потрясений. Всего-то и нужно – обезвредить их вздорный, нахальный и совсем чужой всем обитателям замка источник.
Помиловавшись еще немного, Карл услал Герду, а сам спустился вниз, отыскал мажордома и, строго наказав Герду боле не изводить, спросил, не видал ли Густав леди Годеливе.
- А то как же, - как-то странно усмехнулся тот. – Снежинку свою объезжает.
Снежинка, как понял Карл, и была той кобылкой, что отец, порой неразумный в своей щедрости, подарил воспитаннице за слезы прекрасной Герды. Барон только головой покачал: его, помнится, за то, что доводил слуг, пороли – и ведь достойным человеком вырос. А подарки эти леди ван дер Марк только пуще прежнего разбалуют.
Карл вышел во двор как раз вовремя, чтобы увидеть возвращающуюся с прогулки Годеливе... на ладной вороной лошадке. Барон закатил глаза – ну вот дура-то, прости Создатель.
- Я смотрю, подарок моего отца вам пришелся не по нраву, - сказал Карл, беря кобылку под уздцы. – Белая подошла бы миледи больше? – лошадь по виду и правда казалась хорошей – сильной, быстрой, ладной. Порода! Ничуть не хуже скакуна самого Карла. Тон барона стал ядовитым:
- Боюсь только, от имени масть не поменяется. Вам ли не знать, леди ван дер Марк, - последние слова Карл выделил особо.
Будь у неё такая возможность, Годеливе отправилась бы на прогулку за стены Дордрехта одна - после известий из Зевенберга хотелось уединения. Можно было, конечно, преклонить колели в замковой молельне, но от запаха свечей и ладана быстро начинала кружиться голова, да и храмовническим смирением леди Ливе, будем честны, отличалась не сильно. Быстрая же езда проясняла мысли и позволяла хоть какое-то время не думать о постигшей трагедии. Однако же после всего, что граф для неё сделал, Годеливе не могла позволить себе улизнуть из замка совсем одна, никому не сказав, а потому в этой поездке её сопровождало двое стражников, державшихся всю дорогу на небольшом, но почтительном расстоянии, создававшем иллюзию одиночества.
Возвращалась миледи с неохотой. Граф, как и обещал, делал со своей стороны всё, чтобы воспитанница чувствовала себя, как дома, как бы и о чём бы они ни спорили, и благодарить его кислой миной, особенно после недавнего разговора, когда они наконец смогли о чём-то договориться, казалось Ливе плохой благодарностью и за заботу, и за подарки. Только вот что было поделать, если на глаза то и дело наворачивались слёзы, а мысли всё время крутились вокруг гибели Яна?
Впрочем, на этот раз предаться скорби Годеливе не дали. Барон Зволе будто специально дожидался её возвращения и, опередив конюха, подхватил Снежинку под уздцы, что несказанно удивило девицу, ведь раньше Его Милость первым общества графской воспитанницы не искал.
- Отчего же, милорд? Щедрость Его Светлости намного превосходит мои скромные заслуги, и я не знаю, как такая красавица может прийтись не по нраву, - устало ответила Ливе. О том, что имя, выбранное для лошади, вызовет недоумение и насмешки, она сначала не подумала. А потом было уже поздно, да и объяснять не хотелось. Не ровен час, граф, а за ним и барон, наговорят новых гадостей, если узнают, что кобыла названа в честь другой, давнишней, подаренной отцом. Уж лучше пусть и дальше думают, что причина тут - знаменитая взбалмошность.
А вот следующие слова Карла заставили глаза девушки гневно вспыхнуть. Помнится, Его Светлость неоднократно заявлял, что дети не должны нести наказания за грехи своих отцов. И если покойный барон Зевенберген и предал своего сюзерена, то дочь его ни в какой крамоле повинна не была, и уж точно не юнцу, совсем недавно получившему право управлять своими землями, попрекать её родственниками-предателями. Да Ливе даже от графа такие попрёки сносила через раз, а уж тут!.. И уж точно не собиралась она терпеть подобное, едва-едва облачившись в траур по погибшему брату.
Натянув поводья у самого входа в конюшни, Годеливе легко соскользнула со спины Снежинки, не дожидаясь полагавшейся помощи. Оправила складки на юбке и, не скрывая раздражения, принялась резко стягивать сжимавшие ладони перчатки.
- Ваша Милость, не кажется ли вам, что вы выбрали крайне неудачное время для колкостей и придирок? - спросила она, одаривая барона очередным недовольным взглядом. И в других ситуациях не видевшая нужды в лукавстве, Ливе и сейчас не собиралась пускаться в плетение словесных кружев. Без того было тошно.
Вымученные слова благодарности графу только заставили Карла сильнее нахмуриться. Странное дело: раньше он горячее всех ратовал за то, чтобы у леди Годеливе прибавилось почтительности к ее избавителю. А теперь, когда она все же выдавливала из себя безликие этикетные формулы, барон только больше злился. Потому что не верил ни в ее благодарность, ни в искренность. Потому что считал, что девчонка затаила злобу на всех ван дер Марков и благородству отца никогда этого не сгладить.
Сам Карл быть благородным не планировал.
Леди Годеливе взвилась. Проигнорировав протянутую бароном руку, она спрыгнула со своей... гм... Снежинки и прожгла Карла гневным взглядом. Тот, впрочем, не дрогнул – в основном потому, что не сразу и вспомнил, почему это должен согласовывать свой график придирок с настроением зевенбергской приживалки. В силу возраста смерти чужих братьев мало его волновали, да и, как он слышал, тот парень преставился давно, к тому же – по глупости. Сбегать из родного дома – это ведь то же предательство. Вся семья у них, выходит, такая – дурное, опасное семя. В общем, никаких причин погружать весь Дордрехт в траур Карл не видел и склочный нрав Годеливе только еще больше осуждал.
- Я скорблю вместе с вами миледи, - в его тоне все же не было насмешки, один холод, на какой только способен без месяца шестнадцатилетний мальчишка. – Однако должен предупредить: у нас не принято, потакая собственному горю, причинять беды другим. Вряд ли это станет достойной данью памяти вашему брату.
Несчастное личико Герды так и стояло у него перед глазами. Неужели тот скандал, который закатила леди Годеливе его отцу, был частью представлений гордячки о трауре? Лучше бы молилась, ей-богу: даже если зевенбергская заноза, несущая только сумятицу и раздрай, в процессе и порушила бы чего в храме – Карл, в силу возраста далекий от набожности, это спокойно пережил бы. Лишь бы держалась подальше от Герды и от его семьи.
Один из графских конюхов вышел навстречу господам, чтобы принять поводья и увести Снежинку в стойло. Заметив недовольство на лице что барона, что миледи, он поспешил поскорее скрыться в глубине конюшни, ибо каждому слуге было известно: нет ничего опаснее, чем попасться хозяевам под горячую руку. И хоть в Каастилфлятке на челядь было срываться не принято, присутствовать при чужих спорах всё равно мало кто хотел.
Годеливе же поначалу молчала, следя за удалявшейся вслед за конюхом кобылой и попутно обдумывая только что сказанное Карлом. Раздражение, возникшее от его слов, никуда не делось, но мешалось теперь с недоумением. Нет, того, что барон разделит вместе с ней скорбь по Яну, леди Ливе не ожидала, прекрасно понимая, что невозможно горевать по тому, кого не знал. Только вот права на издёвку это, по её мнению, не давало. Непонятно было только, какие и кому принесла она беды? В то, что Его Светлость посетовал своему сыну на размолвку, что вышла у него с воспитанницей аккурат по прибытии в замок трагических вестей, Годеливе верилось с трудом. Не похож был граф на того, кто плачется юнцам на дерзких девчонок. Он бы скорее, если б та и дальше стала упрямиться, и правда взялся бы за плётку, как неоднократно грозился. Не похож граф был и на того, кто таил обиды, а потому, если б не простил воспитанницу, так бы и сказал ей ещё тогда, в спальне.
Более того, именно Его Светлость и проявил сочувствие, в искренности которого Ливе не сомневалась. Вряд ли она сможет забыть, как граф стоял перед ней на одном колене, как позволил уткнуться себе в грудь и залить свой камзол слезами, как старался отвлечь осторожными прикосновениями и дорогим подарком. Правда, за этими воспоминаниями неминуемо следовало другое, про случившийся следом скандал. Но опять же, подумала Годеливе, вновь возвращаясь мыслями к стоявшему рядом барону, всё случившееся тогда уж точно больше никого не касалось. Если бы у опекуна оставались какие-то претензии к своей воспитаннице, он бы уже сто раз их высказал, не сомневалась Ливе, а перед зарвавшимся юнцом она отчитываться точно не намерена.
- Его Светлость великодушно простил мне мою несдержанность в тот день, - не отводя от лица Карла холодного взгляда, откликнулась девица. - Или вы возьмёте на себя смелость решать за него, насколько тяжела была нанесённая мною обида?
Вот уж воистину, милосердие графа Бергмарк безгранично, а порой граничит с неразумностью! По крайней мере, именно так в сию минуту считал его средний сын. Он и не думал, что отец будет долго держать зло на какую-то девчонку: слишком уж мелкая сошка. Но вы посмотрите, как эта нахалка быстро взяла на вооружение обычную снисходительность опекуна к воспитаннице и развернула ее грозным орудием в сторону не кого-нибудь, а собственного графского сына! Да что она себе возомнила? Что может превратить отца в пугало, которым станет отгонять всякого, кто посмеет сказать ей слово поперек?..
Но не только это задело Карла, когда леди решила спрятаться за внушительной фигурой графа. Барона растили настоящим дворянином. Помимо прочего, он накрепко затвердил, что обращение с людьми низшего сословия должно быть справедливым и уважительным. Что сила и власть налагают ответственность. Что правление – не привилегия, а труд, ибо означает ответственность не только за свою судьбу, но и за множество жизней подчиняющихся тебе людей. И ни вассальный землевладелец, ни последний трубочист не должны ускользать из-под твоего взора.
То, что отец так несправедливо обошелся с Гердой, шло в разрез с тем, чему он сам своим примером учил Карла. Но, действительно, не ему осуждать поступки графа. А вот леди Ливе неприятно удивила его тем, что думала только о реакции своего могущественного покровителя. Те, кто был слабее ее, кто не мог принести ей пользу, получается, и не существовали. Низкая, подлая душа!
- Разве можно усомниться в великодушии отца, когда нашу конюшню теперь украшает ваша белоснежная Снежинка? – в тоне Карла снова проскользнула насмешка. – Но вы и правда замечаете лишь тех, кто дарит вам такие дорогие подарки?
Барон, хоть и кипел от гнева, понимал, что выдавать Герду ни в коем случае нельзя. Во-первых, если эта злюка прознает, что та на нее наябедничала, девушку ждут одни беды. Ну а во-вторых – все-таки не пристало по всему замку трепать, что графский сын милуется со служанкой!
Нет, ну вот какая вожжа попала ему под хвост? Ливе вздохнула, одаривая барона очередным хмурым взглядом. В любой другой день она попыталась бы отшутиться или отмахнуться, но Карл и правда выбрал крайне неудачное время, когда воспитанница его отца только и думала, что о погибшем брате. А главное, с чего привязался-то? На зависть, кажется, списать подобное поведение было нельзя. О любви барона к своему скакуну, бывшему, к слову, ничуть не дешевле Снежинки, было известно всему замку, вряд ли Его Милость обижался, что подарок был куплен не ему. Так в чём же тогда дело?
К тому же, Карлу наконец и правда удалось по-настоящему задеть Годеливе. Никогда не отличавшаяся корыстью, редко когда искавшая собственную выгоду, она и представить не могла, что кобылку, полученную от Его Светлости, можно было ценить только за её стоимость. Напротив, дорогим подарок был лишь потому, что сделан был от души. Желание графа вызвать на лице частенько грустившей воспитанницы улыбку заставляло ценить не только породистых кобыл, но и в принципе любую безделицу, которую тот захотел бы ей преподнести. К слову, корявый рисунок Рихарда с подписью "для Ливе" она ценила ничуть не меньше, бережно храня его в шкатулке, рядом с серёжками, оставшимися от покойной матушки. Только вот барону об этом знать было совершенно не обязательно, ибо перед свиньями бисер метать, как известно, бесполезно.
- Карл, что вам от меня сейчас нужно? - с очередным тяжёлым вздохом спросила Годеливе, начисто игнорируя новую порцию насмешек. Для этого, правда, пришлось напомнить себе, что обещала графу не устраивать новых склок, хоть что-то и подсказывало, что, возьмись Вольфганг разбираться, кто тут прав, а кто виноват, досталось бы сыну, а не воспитаннице. - Кого я, по вашему мнению, не заметила?
Карл устало поднял глаза к затянутому тяжелыми сероватыми облаками небу. Слишком взвинченный, он не смог усмотреть в ответе леди Ливе обычную прямоту и видел только глупость, надменность и неумение плести словесные кружева, подобные речам героев, блистающих остроумием в горячо любимых Карлом авантюрных романах. Но, конечно, она была девчонкой и, как ни крути, простушкой – так что со стороны барона было глупо надеяться найти в Годеливе достойного соперника в битве, ведущейся посредством витиеватых оборотов. Стоит ли говорить, что сам Карл считал себя в этом деле мастером. Правда, недооцененным и с прискорбным отсутствием возможности практиковаться.
- По моему мнению, - сдаваясь, выложил он все как на духу, - вы своим несносным поведением довели моего отца, нашего милостивого графа, до того, что ему - в бесконечной снисходительности к его неразумной гостье – ничего не оставалось, как сорвать свой гнев на служанке, - Карл снова вспомнил расстроенную Герду и отбросил последнюю витиеватость речи: - Может быть, в Зевенберге это нормально. Может, ваш отчим там всю челядь третирует, а вы ему раньше помогали по праздникам, уж не знаю. Но, будьте добры, учтите, что я больше не хочу находить в своих покоях зареванных девиц! Да она, кажется, не камин отдраить пыталась, а ползамка слезами затопить! И все по вашей милости.
Барон упер руки в бока и с высоты своего уже немалого роста навис над леди Ливе, пылая своим праведным и более не скрываемым гневом.
И без того не бог весть какое терпение Годеливе наконец лопнуло. Сложно сказать, что послужило последней каплей. То ли упоминание Карлом отчима, ставшего причиной недавней ссоры с графом, то ли предположение, что Ливе могла хоть что-то делать заодно с ним, то ли то, что барон посчитал себя вправе вмешиваться в её личные дела с графом Бергмарком, будто они его касались. Но скорее всего, всё и сразу.
Девица изо всех сил сжала кулаки, борясь со страстным желанием залепить наглецу пощёчину. Ведь и правда выбрал, стервец, время! Целительный эффект от поездки за стены Дордреха в мгновение ока сошёл на нет, Ливе чувствовала себя так, будто только-только получила известие из Зевенберга, только на этот раз рядом не было Его Светлости, который бы обнял и позволил разрыдаться у себя на груди.
- А в Каастилфлякте, я смотрю, принято совать нос в дела, вас не касающиеся, или у Вашей Милости есть на то особое дозволение? - звенящим от слёз голосом осведомилась Годеливе, одаривая обидчика взглядом снизу вверх, в котором, правда, не было и толики присущей подобному положению смирения. Наоборот, казалось, будь у девицы такая возможность, на месте бы придушила зарвавшегося мальчишку. - Если Его Светлость самолично не попросил вас отчитать меня за что бы то ни было, впредь прошу оставлять своё мнение о наших с ним разногласиях при себе.
Всё ещё дрожащая от гнева, Ливе развернулась было на каблуках, намереваясь отправиться в сторону замка, чтобы и правда не залепить Карлу звонкую оплеуху, которая потом наверняка бы дорого стоила уже ей самой, как вдруг до затуманенного горем и гневом сознания дошёл смысл сказанного между оскорблениями и придирками барона.
- Постойте-ка! - обернулась она, будто это Карл собрался спешно покинуть "поле боя". - Сорвал свой гнев на служанке, говорите? Но почему вы думаете, что именно из-за меня? И насколько сильно... сорвал?
Последние слова прозвучали уже без былой злости. В том, что касалось отношения к слугам, Годеливе пошла в мать, а не в отца, и вряд ли Карл догадывался, что все попытки попусту гонять нянек леди Ринэйт строжайше пресекала. Поэтому одна мысль о том, что из-за той дурацкой ссоры, которая и случилась-то даже не из-за строптивости воспитанницы или дурного графского нрава, а из-за обычнейшего недопонимания, пострадал кто-то неповинный, заставляла Ливе чувствовать себя крайне неуютно, почти как тогда на конюшне, когда она впервые увидела свою Снежинку, предварительно доведя опекуна до исступления.
Карл стоял, ошеломленный и возмущенный натиском обиженной девицы. Вы посмотрите, какая цаца! И снова – снова же! – прикрывается его отцом, как будто у них там и вправду какие-то особые отношения, а Карл не сын графа, а какой-нибудь конюх! Мнение свое он должен при себе держать, ну еще чего! Может, ему еще ей начать в ножки кланяться и шепотом снизойти до его персоны умолять?..
Одно он понял точно: Годеливе – гордячка и эгоистка и думать может только о себе. Ну ладно. Ладно. Пусть немного отойдет от печальных вестей из дома – Карл все-таки извергом не был, - а потом он займется ее воспитанием. И, в отличие от некоторых, прятаться за спину графа не станет.
Годеливе вдруг обернулась и сменила тон. Опомнилась, глядите-ка, вспомнила, что решила играть в Дордрехте роль добродушной простушки, подружки юной барышни и благодетельнице всех слуг. Вот лицемерка!..
- А вы сами сходите и спросите, - ехидно посоветовал Карл. – Я больше не стану совать нос в ваши дела и оставлю свое никому не нужное мнение при себе.
На щеках Карла пылали красные пятна гнева. Его, барона Зволе, отчитали как мальчишку! И кто же – дочка предателя, пигалица, не намного его старше. Если бы не это, он, может, и рассказал бы про Герду. В конце концов, он и затеял все это ради нее. Но второй сын графа ван дер Марк ставил гордость превыше женщины, и считал первую задетой едва ли не поболе второй.
- А можете вообще решить, что я лгу. Чертовски удобно. Только она сама мне все рассказала, иначе я бы не решился побеспокоить миледи, - почти торжествующе сообщил Карл. Что, думает, пару раз покрасовалась на кухне с подносом – и уже стала всеобщей любимицей? Ей невдомек, что можно вести себя как подобает и при этом пользоваться уважением и доверием, какого ей, приживалке из Зевенберга, и не снилось?
О том, что доверие Герды обусловлено вовсе не его статусом юного господина и соответствующим поведением, Карл предпочитал не думать.
Нет, Карл всё-таки был решительно невыносим! Почти как Ульрих, только ещё хуже, потому что младше, а ещё потому что полагал себя вправе тут командовать. Интересно, на мгновение подумалось Ливе, Андрис, старший сын графа, такой же несносный, или, будучи старше, сможет придумать себе занятие повеселее, чем измывательства над отцовской воспитанницей?
- Зачем вам лгать? - недоумённо осведомилась Годеливе, всё ещё пытавшаяся собрать полученные обрывки информации в целую картину. И ёрничанье барона тому не способствовало. - Вы же не настолько дурак, - брякнула она, в очередной раз не подумав о том, как могут быть истолкованы подобные слова, особенно Его Милостью.
Нет, выдумать такое и правда было глупостью, да и ложь никогда не значилась в списке "любимых" грехов ван дер Марков. Странно только, что о несчастьях какой-то служанки Ливе узнаёт вот так, а не от всезнающей Минке, вместилища всех замковых сплетен и слухов. Хотя, подумалось следом, почему странно? Прислуживавшие леди Годеливе девушки были в курсе постигшего её несчастья и наверняка не хотели лишний раз расстраивать. А значит, если она хочет докопаться до правды, то придётся договариваться с Карлом. Не к Его же Светлости идти с вопросом, кого он драл за уши в последние несколько дней!
- Ваша Милость, если вы хотите, чтобы я перед кем-то извинилась, то должны сказать мне, перед кем, - тоном, каким обычно доказывала Хелин, что обед нужно доесть, сделала она ещё одну попытку докопаться до сути. - И я была бы крайне признательна, если бы вы сказали это без упражнений в острословии. Потому что, может, вам в последнее время и живётся слишком скучно, а мне вот совсем не хочется объяснять графу, почему его сын затеял со мной ссору посреди двора! - И почему благородная леди позволила себе распустить руки, но об этом Годеливе пока умолчала, может, ещё и обойдётся.
Карл, конечно же, умел говорить четко, коротко и по делу. Но, в отличие от многих северян, не считал необходимым всегда пускать это умение в ход.
- Разве я сказал, что требую ваших извинений? – барон насмешливо поднял бровь, показывая, что подыгрывать леди и поддерживать ее образ обиженной святоши не намерен. – Я всего лишь не хочу больше натыкаться в своем доме на девушек, выплакавших по вашей вине все глаза.
«И настаиваю, чтобы вы перестали доводить моего отца до поступков, ему несвойственных», - хотел было добавить он, но сдержался. Во-первых, его всегда учили не требовать от людей невозможного, а во-вторых, что-то во взгляде леди Годеливе ему не понравилось: а ну как эта блаженная закатит истерику, потом и знать не будешь, как сохранить фамильную гордость, предписывающую одновременно не поднимать руку на даму и не быть битым девчонкой.
- Несправедливое наказание Герды я уже отменил, - Карл заговорил спокойно и твердо, как и было положено сыну графа. - Надеюсь, ей не придется больше терпеть несправедливость с вашей стороны.
«А если придется, и ты все-таки отыграешься на девочке, - берегись».
- Миледи, - Карл церемонно поклонился и развернулся, намереваясь триумфально покинуть поле боя.
Карл, как все избалованные юнцы, очевидно хотел оставить последнее слово за собой, и сегодня Годеливе не стала ему в этом препятствовать, так как не врала, когда говорила, что ей сейчас совершенно не до споров. В то, что на самом деле барону наплевать на несчастья этой Герды, а благородного господина он корчит только чтобы досадить отцовской воспитаннице, сомнений не было, но это, увы, не отменяло чувства стыда, если только что рассказанная история была правдивой. Что ж, это уже можно было выяснить и без Карла.
Дождавшись, пока несносный мальчишка скроется из виду, Ливе и сама отправилась в замок, правда, вместо того, чтобы проследовать в детскую и переодеться к обеду, затеяла поиски этой самой Герды. Та, хвала Творцу, нашлась быстро: освобождённая от чистки каминов, девица занималась разбором грязного белья в прачечной и никак не ожидала визита причины всех своих несчастий.
- Я могу чем-то помочь вам, миледи? - с поклоном осведомилась она, лихорадочно соображая, не перегнула ли палку своими жалобами и не сделал ли Карл только хуже. Всем ведь известно, барон сегодня здесь, а завтра - там, а ей с леди Годеливе под одной крышей жить.
- Да, можешь, - сходу взяла быка за рога миледи, порядком уставшая от словесной баталии с Карлом и потому желавшая покончить с этой историей как можно скорее. - Скажи мне, это правда, что Его Светлость сорвался на тебя из-за пустяка два дня тому назад?
От такой прямоты, а главное, не имея ни малейшего понятия, к чему приведёт этот разговор, Герда смутилась, но отпираться в сложившейся ситуации было никак не возможно. Иначе получалось, что барон всё наврал, а это уж точно будет пострашнее пары оплеух и чистки каминов, ибо расположением своего милого Герда дорожила.
- Я простыни уронила, миледи. А Его Светлость так раздражён был, что сразу и замахнулся, - призналась она, потупив взгляд, но сразу же добавила, испугавшись, что все эти разборки дойдут до графа: - Но я Его Милости рассказала только потому что он спросил, отчего я камины чищу, я его ни о чём не просила, клянусь вам вот...
Но закончить Герда не успела. Услышав, как ей казалось, вполне достаточно, Годеливе преодолела разделявшее их со служанкой расстояние и, взяв ту за руку, проговорила:
- Это моя вина была, прости. Граф на меня тогда разозлился, так что, зуб, даю, те оплеухи мне предназначались.
- Ох, миледи, да я... - вконец опешив, пролепетала Герда. Она, когда жаловалась Его Милости, рассчитывала лишь на его ласку и утешение, никак не на то, что леди Годеливе самолично придёт извиняться. И что-то не похоже было, что её кто-то заставил это сделать - слишком участливо та говорила, слишком обеспокоенно.
- На, держи, - перебила её тем временем Ливе, отстегнув от платья серебряную булавку с резным узором. - Времени вспять она не повернёт, просто в знак того, что не держишь на меня зла.
- Ми-миледи, я и не думала же... - пролепетала Герда, ни разу до этого не получавшая подарков от благородной леди, да ещё по таким поводам.
- Значит, мир? Клянусь, больше тебе за меня не достанется, - просияв от сговорчивости девушки, подытожила Годеливе и, улыбнувшись на прощание, покинула прачечную, оставив Герду в недоумении вертеть в руках искусную булавку.
Карла переполняло пьянящее чувство победы. Так и должно быть. Он теперь не юнец, не мальчишка, вынужденный тренироваться с деревянным мечом со старым оружейником, пока отец и брат участвуют в настоящих сражениях. Он барон! Охотник и добытчик! А совсем скоро будет еще и полностью самостоятельным правителем доверенных ему земель, мудрым господином и главой собственной семьи. Гордым сыном рода ван дер Марков (его лучшей ветви, разумеется), слово которого – закон.
Как эти, несомненно, выдающиеся планы увязывались в голове Карла с простой размолвкой с отцовской воспитанницей, сам его милость, наверное, и не углядел бы, но связь эта определенно была. В конце концов, он защитил даму сердца! Пусть и опасность была так себе – все же не стая волков и не отряд разбойников, а просто вздорная девица; пусть и дама была не то чтобы любовью всей его жизни, да к тому же не слишком благородного сословия – но факт налицо! Карл пообещал – Карл выполнил обещание. Как и подобает взрослому мужчине.
Именно в таком настроении барона Зволе обнаружили его приятели, продолжавшие в одном из дальних покоев хмельную пирушку, которая уже начинала несколько выходить за границы приличий. Карл, даром что хмель давно выветрился, позволил снова увлечь себя в толпу разгоряченных вином ровесников и, хоть больше не прикладывался к кубку, провел не худшие несколько часов своей жизни. По крайней мере, так было, пока он не заметил, как один из изрядно подпивших молодых представителей бергмаргской знати пытается зажать в укромном уголке прекраснокудрую Герду, явившуюся в зал, чтобы заменить залитую вином скатерть чистой. Терпеть такое Карл, конечно, не стал: наглеца остановил и собственноручно выставил за дверь с дружеским «Иди-ка проспись, Мариус!», а затем и вовсе объявил, что пора бы дорогим гостям и честь знать. А потом, под шумок, вновь выбрался из медленно пустеющей комнаты, еще хранящей следы разгула, и отправился на половину слуг.
Герду он обнаружил в тесной кладовой, где девушка складывала ровными стопками постиранное белье. Кладовая, как успел заметить довольный Карл, была достаточно тесной, темной и отдаленной от основных маршрутов снующих по замку слуг, чтобы в ней можно было не только поговорить, но и сорвать с пухлых губок поцелуй-другой.
- Как ты? Не слишком испугалась? – спросил он, разглядывая тонкий стан своей возлюбленной. – Ты не бойся. Этот дурак и пальцем бы тебя не тронул, пока я рядом, - Карл самодовольно расправил плечи и как будто лениво добавил: – И эту склочницу, леди Годеливе, я тоже окоротил. Будет знать, как тебе жизнь портить.
Вот уж правду говорят: не рой другому яму - сам в неё попадёшь! Хотя, положа руку на сердце, Герда, когда жаловалась барону на свою жестокую судьбу, такой цели и не преследовала. Всего, чего хотела, - так это немного ласки и утешения, а не разборок на весь замок из-за своей скромной персоны, потому как не нужно было быть шибко умной, чтобы сообразить - дойди эта история до графа, влетит всем троим, а служанке больше всех.
- Я и не сомневалась в этом, Ваша Милость, - улыбнулась в полутьме Герда, нисколько не препятствуя милому. В объятиях его было хорошо, и, будь у влюблённых побольше времени, она бы с радостью подарила Карлу не только несколько страстных поцелуев, однако же уединение их могло быть нарушено в любой момент, а неприятностей на её хорошенькую головку последнее время и так свалилось достаточно. - С вами рядом ничего не страшно, а леди Годеливе...
Странная всё-таки была у графа воспитанница. Вот вроде бы не злая, не заносчивая, как многие другие благородные леди. Да и капризами не славилась: Герда не могла припомнить, чтобы Минке или Кара, приставленные к миледи, жаловались на свою госпожу по этому поводу, разве что порой вздыхали, что язык без костей и что терпение у графа не без границ, но так это не слуг беда, а самой леди Годеливе.
- Мне прямо стыдно теперь перед вами обоими, что историю эту раздула, - со вздохом созналась Герда, бросая взгляд на приколотую к корсажу и блеснувшую в полутьме булавку. - Миледи же не знала ничего, а как узнала, сразу прибежала прощения просить, будто я какая важная птица. Я и подумать не могла, что ей до меня дело будет! Если Его Светлость прознает, что я вам жаловалась, так вообще кошмар, а мне всего-то и надо, чтобы вы со мной нежны были...
Будем честны: ободренный ласковым приемом, Карл ожидал совсем другой реакции. Уже второй раз за вечер вместо восторгов да восхищенных вздохов он получал этот печальный взгляд и неловкое молчание. И, глядите-ка, снова по вине леди (прости, Творец!) ван дер Марк! Да что ж такое...
- Говоришь, миледи приходила извиняться? – недоверчиво переспросил Карл, ослабляя объятья и отстраняясь от Герды. – Ну вот же лицемерка! – не веря своим ушам, покачал он головой и принялся раздраженно втолковывать девушке, которая, похоже, и эту выходку Годеливе готова была принять за укор себе. – Да пойми: она же специально это делает! Выслужиться хочет, показать себя доброй и хорошей госпожой. Да только какая из нее госпожа, Герда? Знатные семьи Дордрехта смотрят на дочку предателя с подозрением, мой отец себя вокруг пальца обвести не даст, вот ей и остается перед одними слугами себя показывать. Только это все обман. Я ее насквозь вижу – такая же лживая, как ее папаша. Дурная кровь. Держись от нее подальше, как бы тебе от доброты леди Годеливе не было беды.
Карл уже и не удивился бы, если бы «Ливе», как звала ее сестренка, помирившись со служанкой, тут же кинулась в ноги графу с просьбой наказать девчонку еще строже. До этого он думал, что у приживалки не хватит духу и в самом деле пойти против барона, призывая на помощь покровительство его отца, но от нее, наверное, всего можно ждать. Вон как Герде голову задурила.
- Что она тебе наговорила? – строго спросил Карл, сложив руки на груди. Герда, конечно, тоже хороша. Нежности ей захотелось. Никогда Карл вот этого понять не мог: ясное дело же, что, раз жалуется, значит, ждет конкретной помощи. А когда ты эту помощь оказал – сразу нет, ну что вы, ваша милость, она все это просто так, беседу поддержать! Интересно, в древности, когда рыцари ради дам драконов убивали и бросали к ногам возлюбленных свой трофей, леди тоже морщили хорошенький носик и заявляли, что их не так поняли, они просто хотели немного внимания, а голову эту ужасную, пожалуйста, куда-нибудь унесите?..
Пока барон распалялся, до Герды наконец окончательно дошло, какую кашу она заварила. Тут уж и правда как бы под кнут не попасть или, того хуже, места не лишиться. И ведь всё и правда из-за дурацких простынь, гори они синим пламенем!
По тому недовольству, что выказывал Карл, было очевидно, что движет им не только желание заступиться за возлюбленную. Лукавый разбери, какая кошка пробежала между ним и графской воспитанницей, да только, кажется, слёзы Герды он решил использовать как повод с ней разругаться. И да и на здоровье, сказала бы девица в любом другом случае, только вот как бы снова в этих интригах крайней не оказаться. Нет, знала бы, что будет, лучше бы ещё месяц камины чистила, чем любимого теряла или врага в лице леди Годеливе наживала. Ибо кто знает, как поведёт себя и правда славившаяся не самым простым характером леди, если узнает, что настырная служанка снова жаловалась графскому сыну?
- Да ничего особенного, Ваша Милость, - враз позабыв о вольностях, что позволял ей барон Зволе, всхлипнула Герда. - Спросила, правда ли, что Его Светлость меня по щекам отхлестал из-за неё. Потом извиняться принялась, попросила, чтобы я на неё зла не держала, что больше мне из-за неё не достанется и булавку вот подарила, - кивнула она на приколотую к корсажу безделицу. - Я теперь и сама понимаю, что лучше от неё подальше держаться, вон уже и вы на меня сердитесь, только что же я могла поделать? Не гнать же её было из кладовки...
Повинившись, как ей казалось, полностью и без утайки, Герда потянулась к Карлу в надежде, что прозвучавшая только что исповедь смягчит его нрав и позволит им выкроить ещё немного времени на объятья и поцелуи.
Ну что ты с ней будешь делать? Карл смотрел на взволнованную, потупившуюся, всхлипывающую Герду, и понимал, что, пожалуй, перегнул палку. Разве могла она поступить иначе? Сложно было вообразить, чтобы простая служанка отказала леди в прощении, да и Карл первым бы не одобрил такое возмутительное поведение в родительском замке. Да и его слишком деятельная помощь, конечно, напугала бедняжку: она явно даже представить не могла, что кто-то может из-за ее обид отчитать знатную барышню. А булавка эта, видно, была для нее приятным сюрпризом: барон должен был признать, что не так часто балует девушку подарками - в основном потому, что еще не освоил нехитрую премудрость с невозмутимым видом покупать у лавочника побрякушки, если они предназначаются не на потеху сестрам.
- Ну... И то верно, - улыбнулся наконец Карл. – А булавка эта тебе все равно больше идет, - честно говоря, тут он врал напропалую, потому что, хоть убей, не помнил, видел ли вообще когда-нибудь это нехитрое украшение на отцовской воспитаннице, да и в женских уборах не смыслил ровным счетом ничего, чтобы хоть как-то их оценивать. Но зато он хорошо успел выучить, что в комплиментах истина – вещь неглавная, а порой и вредная.
Совсем оттаяв, в ответ на порыв девушки Карл с готовностью раскрыл объятья, чтобы прижать к груди еще напуганную, но все же счастливую Герду... История с простынями ими обоими была быстро забыта.
Вы здесь » Кунсткамера » Заповедник гоблинов » Ночная кукушка, эпизод второй
