Известие о помолвке Его Светлости и леди Годеливе, казалось, не вызвало у обитателей Каастилфлякте очень уж сильного удивления. Возможно, было это связано с тем, что характер их отношений к началу кантлоса уже мало для кого был секретом. Хотя, скорее всего, столь спокойная реакция оказалась результатом железного авторитета графа: вздумай тот жениться хоть на посудомойке, вряд ли кто посмел бы возразить открыто. Поэтому поначалу волновавшаяся о том, как примут её в новом статусе, Годеливе скоро успокоилась. Да и некогда было, положа руку на сердце, предаваться праздным переживаниям: назначенная на зиму, свадьба только казалась далёкой, а на деле же хлопот предстояло столько, что, как иногда думалось, и за год не управишься, причём, хлопоты были не только предсвадебные. Будущая графиня не могла себе позволить заниматься лишь детьми да вышивкой, и теперь Ливе, которую к такому будущему не готовили, старалась максимально скоро заполнить пробелы в своём образовании, что совсем не оставляло времени на сбор сплетен и пустые сетования. Да и грех было жаловаться, ведь даже с будущими пасынками она сумела установить тёплые семейные отношения, особенно с младшими, к которым привязалась, как к родным братьям и сёстрам. Даже Карл, никогда не жаловавший отцовскую зазнобу, вроде, не выказывал недовольства относительно грядущих перемен и даже поздравил отца с его невестой, как полагается.
Однако больше всех из графских детей предстоящей свадьбе обрадовалась Виллемина. Подготовка к церемонии приводила её в восторг, да и мысль о том, что теперь дорогая Ливе никогда не покинет Каастилфлякте, грела душу: за последний год они и впрямь стали, словно сёстры. Расстраивало девочку только лишь недовольное лицо Карла, которое посреди новых хлопот и приготовлений мало кто замечал. Однако не лишённая проницательности Вилемина не могла не обратить внимание на то, что брат стал больше хмуриться и почти не разговаривал ни с кем из домашних. Только вот причину одиннадцатилетняя девочка уловить никак не могла.
- Карл, ты только посмотри, какой бархат сегодня принесли! - с порога принялась хвастаться сестрица, как только услышала от брата разрешение войти в его покои. - Ливе никак не может решить между белоснежным и жемчужным, а я просто влюбилась в этот жёлтый. - С этими словами Виллемина продемонстрировала Карлу отрез, буквально только что принесённый купцом, что уже не первый год поставлял ткани для графа и его домочадцев. Бархат и правда был отменного качества: чуя наживу, торговцы доставали из сундуков лучшее. - Только вот как думаешь, вышивка золотом на нём не потеряется?
Не то что бы Виллемина и правда думала, что брат искренне заинтересуется шитьём и бархатом, однако же надеялась, что хоть так разговорит его, заставит улыбнуться, а то и сможет расспросить, что же его тревожит.

Виллемину Годеливе нашла в детской, в то время, когда там обычно никого не было, - близнецы и Марлен резвились во дворе под присмотром нянек - и поначалу не на шутку испугалась: подруга рыдала так горько и безутешно, что даже не заметила, что в комнате больше не одна. И как бы Ливе ни старалась, как бы ни обнимала и ни уговаривала, успокоиться и внятно рассказать, что же случилось, Виллемина смогла далеко не сразу. Правда, когда это всё же случилось, легче не стало. Причина, по которой так убивалась девочка, и правда была такой, что скоро не устранишь. А самым скверным в ситуации было то, что досталось бедняжке из-за Ливе, чтобы это осознать, не нужно было быть семи пядей во лбу.
- Ну-ну, хватит, родная, ну прошу тебя, ты так все глаза выплачешь, - нашёптывала она, изо всех сил прижимая к себе Виллемину. - Он в сердцах это сказал, вот увидишь, и суток не пройдёт, как придёт извиняться.
- Да что я такого сделала-то! - не унималась тем временем подруга, которой раньше таких слов от брата слышать не доводилась.
Наконец кое-как успокоив девочку, Годеливе оставила её с очень вовремя вернувшейся с прогулки Марлен, а сама отправилась на поиски барона Зволе. По словам Виллемины, ссора произошла несколько часов тому назад, и Карл, наверное, уже должен был одуматься и сто раз пожалеть о том, что был резок с сестрой. Искренняя привязанность детей Вольфганга друг к другу была видна невооружённым взглядом, равно как и нелюбовь среднего сына к отцовской фаворитке, а потому и в причине подобной резкости сомневаться не приходилось. И, может, и стоило будущей графине не лезть в это дело, предоставив брату и сестре договариваться самостоятельно, однако же Ливе не без оснований полагала, что, если проблему не решить сейчас, одним таким инцидентом дело не кончится.
- Карл, можно вас отвлечь на некоторое время? - осторожно осведомилась Годеливе после разрешения пойти в баронские покои. Усовещивать и отчитывать будущего пасынка она не собиралась (да и не чувствовала за собой такого права), а вот попытаться закончить их нелепый, из пальца высосанный конфликт, которому и причины не было, считала своей прямой обязанностью.

Официальный, подчёркнуто вежливый тон, на который Карл сменил былое пренебрежение, выносить оказалось чуть ли не сложнее. Нет, в том, что не все принялись радоваться за дочь подлого предателя, ничего удивительного не было. Только вот если до придворных лизоблюдов Годеливе в основном дела не было, да и авторитет графа несколько сдерживал желающих позлословить, то вот неприязнь барона откровенно расстраивала.
Она не понимала, почему с ним было так сложно. Не навязывавшаяся ни в подруги, ни тем более в матери, Ливе без особого труда установила со старшим сыном графа отношения вполне доброжелательные, даже приятельские, а о младших детях и говорить не стоило. И только с бароном Зволе всё пошло наперекосяк буквально с самого первого дня. Тот будто нарочно придирался, с завидным рвением выискивая то один, то другой повод, а все попытки будущей мачехи свести конфликт на нет (Будто бы ей было так просто это сделать!) начисто игнорировал.
Вот и сейчас его сугубо официальное обращение буквально с порога отметало любую надежду на доверительную беседу. Однако же упрямство леди Зевенберген недаром славилось по всему замку.
- Я пока ещё не графиня, Карл, - спокойно поправила она, тем самым надеясь подчеркнуть, что не гонится за громким титулом.
Подобное обвинение, звучавшее, пожалуй, даже чаще напоминаний о дурной крови, и правда расстраивало Годеливе. Если в искренности чувств Его Светлости мало кто сомневался (И правда, какие ещё могут быть поводы для свадьбы с бесприданницей из опального рода?), то вот невесте молва приписывала мотивы далеко не искренние, слишком уж высоко та поднималась, слишком уж много выгоды извлекала из этого брака. Это и расстраивало, и злило, однако же накинуть платок на каждый роток возможным не представлялось, поэтому сама леди предпочитала прятаться от сплетен за подготовкой к грядущему торжеству. Только вот от семейных дрязг за этим занятием, как оказалось, не спрятаться.
Войдя в комнату, Ливе вдруг поняла, что понятия не имеет, с чего начать. Рассказать о том, как горько плакала Виллемина? Нет уж, Карл и без того наверняка раскаивается в том, что был груб с сестрой. Начать расспрашивать о причине дурного настроения? Так на это она и без того, кажется, знает ответ.
- Вы не любите меня, я знаю... - внезапно даже для самой себя выпалила Годеливе, как всегда, не сумевшая вытерпеть повисшего в комнате молчания. Похоже, её горячность опять сыграла с миледи злую шутку, но теперь отступать было явно поздно: - Я... я не знаю, за что, но поверьте, если я когда-то что-то сказала или сделала не так, то не специально. А теперь, когда мы одна семья... - Ливе осеклась так же внезапно, как и заговорила, боясь какой-нибудь неосторожной фразой лишь ещё больше разозлить барона.

Годеливе тяжело вздохнула. Порой казалось, что на его Милость не хватит никакого терпения. Да даже уговорить Хелин доесть столь ненавистный ей суп бывало проще, чем достучаться до стоявшего сейчас напротив юнца, отчего-то видевшего в будущей мачехе своего личного врага.
Полагавшая, что знает наверняка, Ливе была уверена: в настоящей семье, такой, какой ей положено быть, такое просто недопустимо. Нельзя собираться вместе за одним столом, тая друг на друга обиду. Нельзя прятаться друг от друга за грубыми словами или вот как сейчас, отмахиваться официальными, мало что значащими фразами. Если допустить такое, вовремя не поговорить, не помириться, Каастилфлякте очень скоро будет мало чем отличаться от Зевернберга, каким он стал при бароне Оральфе. А этого полюбившая новых домочадцев, как родных, Годеливе допустить не могла.
- Наши разногласия повлияют на всех, - опять без обиняков возразила она, одаривая Карла очередным долгим, внимательным взглядом, в котором отчётливо читалось снедавшее миледи беспокойство. - И дело не в церемонии, вы же понимаете это не хуже меня. В доме не будет мира, пока мачеха и пасынок не могут поладить, уж поверьте, я знаю, о чём говорю. Не знаю только, в чём причина этих самых разногласий.
Годеливе и тут не лукавила. Сколько ни старалась, припомнить, где и как перешла молодому барону дорогу, никак не получалось. Даже совсем недавно объявленная помолвка была так себе поводом, ведь придирки Карла начались задолго до неё, когда речи не то что о свадьбе, а даже о маломальской симпатии между графом и его воспитанницей не шло.
- Вольфганг часто пеняет мне, что порой вижу и слышу только то, что мне хочется, но поверьте, Карл, я никогда не хотела задевать вас. Своими ссорами мы можем причинить боль тому, кто нас любит. Так, может, помиримся? Ради него...
С этими словами Ливе протянула Карлу руку, открытой ладонью вверх, как было заведено у мужчин, когда они заключали сделки или договаривались о перемирии. И хоть спровоцировали эту беседу слёзы Виллемины, говорила сейчас Годеливе вовсе не о ней.

Какое-то время Годеливе так и продолжала стоять с протянутой рукой, будто нищенка, в величайшем недоумении. Что такого смелого нашёл Карл в её словах, она никак не могла взять в толк и полагала, ещё не лишившись изрядной доли наивности, что говорить правду совсем не страшно, особенно, когда твоя совесть чиста. Вот и сам барон, судя по всему, совсем не боялся выдать невесте отца то, что было у него на сердце, вызвав те самым у своей собеседницы целую гамму чувств, от гнева до благодарности.
В то, что правнучка бунтовщика Мааса выходит замуж за убийцу своего отца не по любви, верили многие. Но сама Годеливе полагала, что уж члены семьи графа должны были видеть, как обстоят дела на самом деле, и потому недоверие Карла ранило почище всех сплетен, что курсировали последнее время по замку.
- Вы считаете своего отца идиотом? - мгновенно растеряв всё припасённое для этого разговора миролюбие, осведомилась Годеливе. - Думаете, за без малого год он не разгадал бы фальши, будь она во мне? Мой отец сам повинен в своей судьбе, а отчима ещё покарает Творец за все сверённые им злодеяния, только вот с чего это может помешать мне любить того, кто этой любви несомненно достоин?
Раздосадованная, Ливе хотела добавить ещё много такого, чего, наверное, говорить не стоило бы. Слишком уж несправедливы были упрёки Карла, будто нарочно прошедшегося по самым больным мозолям. Но как было объяснить тому, кто и слышать ничего не хочет, что она давным-давно простила графу и смерть отца, и грубые слова, и отказ призвать к ответу Оральфа? И что предложение руки и сердца не играло тут совершенно никакой роли? Что и без громкого титула Ливе не просто пошла, а побежала бы замуж за того, чьи прикосновения буквально сводят с ума? Неужто, мысленно негодовала она, все кругом настолько помешались на статусе, богатстве и власти, что даже предположить не могут о существовании иных, гораздо более весомых причин, чтобы отправиться под венец?
Годеливе уже готова была вывалить всё это на вконец забывшегося Карла, как вдруг до неё дошёл смысл и других его слов, тех, что, как ни парадоксально, были созвучны её собственным мыслям и опасениям. Растерянная, мгновенно растерявшая весь свой гнев, она опустилась на кровать Его Милости так, будто опасалась, что не сможет устоять на нонах.
До сего момента никто не осмеливался сравнивать леди Ливе с покойной графиней, однако же это не означало, что она сама не проводила подобных параллелей, всякий раз приходя к выводу, что проигрывает своей предшественнице по всем фронтам. И нет, дело тут было не в ревности. Сказав "да" на предложение стать женой графа Бергмарка, Годеливе очень быстро поняла, что титул этот подразумевает великое множество обязанностей, к исполнению которых её никогда не готовили, и переложить их на чужие плечи не выйдет. Не желая разочаровывать Вольфганга, она пыталась научиться как можно большему в кратчайшие сроки, остро переживая всякую неудачу, и за всеми навалившимися хлопотами совсем не подумала о том, что вскоре займёт место той, кто была не только женой, но и матерью. А ведь о том, как горько бывает смотреть на это осиротевшим детям, Ливе знала получше многих.
- Я не хочу занимать её место, - тихо проговорила она. - Я просто хочу быть с тем, кого люблю, и не хочу раздоров в семье.
Всё-таки неисповедимы пути Творца! Кто бы сказал ненавидевшей всем сердцем отчима леди Годеливе, что она сама окажется практически в его шкуре? С той лишь только разницей, что не испытывала неприязни к своим будущим пасынкам, а младших так и вовсе полюбила, как родных братьев и сестёр. Возможно, поэтому и не проводила подобных параллелей, пока Карл не вернул с небес на землю.

- Ещё скажите, с двумя глазами, - едко откликнулась Годеливе на пророчество Карла, самомнение которого, кажется, совсем не знало границ, раз с такой лёгкостью брался судить о чужих чувствах.
Сама счастливая невеста была уверена: настоящая любовь так быстро не проходит. Это в браке, заключённом по указке отца, Вольфганг не был безупречным, а сейчас, с молодой и любимой женой, всё будет совершенно иначе.
Не считала Годеливе и себя неподходящей партией для могущественного графа. Признававшая только за ним право решать, кому и на ком жениться, она искренне недоумевала, как смеют некоторые вассалы осуждать его выбор, тем более что сама невеста не была замешана ни в какой крамоле. Наоборот, думалось леди Ливе, она каждодневно доказывает свою преданность не только семье, но и графству, а по благородству крови не уступает никому в Бергмарке и может претендовать на практически любую партию. Это не граф, как шептались злые языки, польстился на упругий зад и хорошенькую мордашку, и не ушлая бесприданница окрутила вокруг пальца похотливого старика, это два взрослых, влюблённых друг в друга человека приняли совместное решение связать свои судьбы, и порой Годеливе чуть ли не бешенство охватывало от того, что этого не признавали даже некоторые члены семьи.
- Вы сами не понимаете, что советуете, Карл, - грустно усмехнулась она, поднимаясь с кровати. После весьма обидных слов смотреть ему в глаза не хотелось а потому Ливе обратила своё внимание на вид из окна баронских покоев. Во дворе моросил дождь, и, казалось, его холод ощущался даже в жарко натопленной комнате. - Я полюбила графа не за молодость и не за красоту, да и о его чувствах ко мне вряд ли кто имеет право судить, кроме меня же. Да и потом, даже если на мгновение предположить, что я сделаю, как вы просите... это же невозможно. Если не невеста, я всё равно его воспитанница и его подданная. Это против нарушающего законы Творца отчима можно и нужно бунтовать, а от Вольфганга я бы ни за что в жизни не решилась уехать без спроса, он просто не заслуживает такой неблагодарности.
На этих словах Годеливе всё-таки обернулась и снова посмотрела на Карла, долгим и пытливым взглядом, будто надеялась углядеть там хоть капельку понимания.
- Поверьте, Карл, вы преувеличиваете и моё влияние на своего отца, и мою взбалмошность. Как я могу разрушить наши жизни? Я никого не обманываю и не собираюсь, а всё, чего боюсь, так это стать поводом для ссоры отца и сына. Но все мои усилия будут напрасны, если вы продолжите видеть во мне угрозу...

- Карл, я... - начала было Годеливе очередной виток объяснений, но осеклась.
В голосе барона внезапно прорезалась такая боль, что все слова, которые только могли прийти в голову по этому поводу, так и застряли в горле. В первую очередь потому, что боль эта оказалась слишком знакомой. Нет, такую горечь Ливе не спутала бы ни за что на свете, и теперь уж барон точно не сможет её обмануть. Может, кто другой, не переживший подобного, и купился бы на весёлый нрав графского сынка, но уж точно не она, которая сама могла рассказать, каково это: когда никому, кроме тебя, нет дела до гибели близкого человека. И именно поэтому Ливе в итоге сказала совсем не то, что изначально собиралась.
- Я знаю, - почти прошептала она, будто невпопад, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не положить руку на плечо будущего пасынка. - Знаю, когда... Когда всё рушится, а всем вокруг будто бы плевать. Даже тем, кому вроде бы не должно быть. А они вместо этого говорят, чтобы не нёс чепуху, не мешал и вёл себя прилично. Потому что на самом деле это только у тебя трагедия, а всем остальным и так живётся не плохо. И чем громче кричишь, тем жёстче одёргивают. И тебе в итоге начинает казаться, что, наверное, если так, то никто, кроме тебя, его... её... их и не любил... А потом... Это... это как предательство, только хуже...
В отличие от Карла, не считавшая обязательным держать себя в руках при семье, Ливе откровенно и неприкрыто всхлипнула, а потом, не сдержавшись, в два шага преодолела разделявшее их с бароном расстояние и в порыве острейшей жалости, искренней, без пренебрежения или снисхождения, всё-таки опустила ладонь на его предплечье.
- До меня было больше сотни графинь Бергмарк. И после меня будет не меньше. Но место вашей матери не займёт никто и никогда, и я была бы эгоистичной и жестокой дурой, если бы претендовала на это, - сказав это, Годеливе будто опомнилась и отдёрнула руку, а после и вовсе резко отошла обратно к заваленному бумагами столу и принялась чуть ли не с остервенением вытирать заструившиеся по щекам слёзы. От мыслей о том, что она как, наверное, никто понимает Карла и сама же является причиной его мук, на душе стало совсем тошно. Пожалуй, сейчас лучше всего было бы выйти вон, но Ливе знала: наверняка, как назло, именно в этот момент мимо будет проходить какая-нибудь глазастая служанка, что только лишь усугубит проблему. Нет уж, теперь она точно не позволит вмешаться в этот конфликт кому бы то ни было, чего бы это ни стоило.

Словно в ответ на точные слова Годеливе, возможно, сам не догадываясь, Карл прицельно ударил по больному. Будто будущая графиня и без него не догадывалась, что знаний, полученных в детстве, катастрофически не хватает для того, чтобы стать Вольфгангу опорой и поддержкой! Она неплохо знала историю с географией, без особого труда справлялась с замковым хозяйством (хотя без вездесущего Густава ей пришлось бы туго, но, с другой стороны, какой крупный дом обходится без мажордома?), отменно танцевала и вышивала благодаря стараниям покойной матушки, уверенно держалась в седле, была обучена соколиной охоте, как и все девицы из рода ван дер Марков, ну и была достаточно начитана, чтобы развлечь высокое общество светской беседой. Однако же всё то, что только что перечислил Карл, никак не входило в программу образования девицы, которую до недавнего времени никто графиней делать не собирался. И хоть ни жених, ни выделенные им учителя её ни в чём не обвиняли, сама леди Годеливе, не лишённая известной доли честолюбия, не могла не переживать по этому поводу. И тот факт, что придётся подхватывать дела, в которых она мало что смыслила, да ещё и после всеми любимой покойной графини, не мог не беспокоить. Равно как и враждебность Карла, явно настроенного критиковать мачеху за малейшую оплошность.
- Я сама вольна выбирать, по ком лить слёзы и кого жалеть. Захочу - себя, захочу - вас, а захочу - колченогую собаку у дороги! - с вновь пробудившимся раздражением ответила Ливе, вытирая остатки слёз. Впрочем, злилась она не долго, так как быстро вспомнила, что и Карлу сейчас ох как не сладко, да и от новой ссоры всем станет только хуже.
Уже хотевшая снова оправдаться, Годеливе вскинула на барона виноватый взгляд, как вдруг осеклась, услышав его последние слова. Кого он подразумевал под врагами и что вообще имел в виду, было не очень понятно, но главным, по мнению леди Ливе, было не это, а то, что такого смущения, чуть ли не раскаяния она за ним раньше не замечала. Даже когда в замок пришли известия о гибели брата, Карл не был так... предупредителен, что ли. Наоборот, тогда он придирался по поводу и без, а сейчас будто прощения просил. Неужели внял её словам? Или хотя бы чуть-чуть прислушался?
С недоверием, будто опасаясь, что барон заново примется грубить, Ливе опять сделала пару шагов в его сторону. Робко улыбнулась, явно желая хоть как-то приободрить.
- Вы поджимаете губы совсем как ваш отец, - внезапно сказала она. - И так же вскидываете голову, когда раздражены. Возможно, поэтому мне так сложно разозлиться на вас по-настоящему...
Сообразив, что сказала нечто очень личное, а потому наверняка неуместное, Годеливе вновь смутилась. Нет, определённо, разговор этот пошёл совсем не так, как было нужно! Хотя... Может, последняя фраза, что была брошена чуть ли не с раздражением, означала пусть слабую, но надежду на перемирие?
- Простите, - Ливе поспешно отвела взгляд, будто застала Карла за чем-то интимным. - И  спасибо, что уделили мне время, - с этими словами она поспешила пройти мимо барона. Пора было завершать этот не простой для обоих разговор, тем более, что что-то подсказывало леди Годеливе: третировать Виллемину Карл больше не будет.