- То есть вопрос решен?
Карл стоял в покоях леди Аннелис и недоверчиво глядел на их хозяйку, расчесывающую длинные золотистые волосы с видом царственной невозмутимости. Изящная, с точеной фигуркой и корсажем, притягивающим взгляд отнюдь не затейливой вышивкой, она привлекла внимание Карла с ее первого появления в замке в свите знатных наперсниц графини. Частые наезды молодого барона в родной замок тоже не остались незамеченными пылкой красавицей, и вскоре их отношения стали весьма близки. Пока однажды юной леди под хвост не ударила вожжа, и она вдруг не объявила, что Карл ее опорочил, разрушил ее жизнь, украл ее честь, и вскоре об этом узнают ее родовитые родственники (что было само по себе неприятно, но могло как-то решиться путем посулов материальных и нематериальных щедрот) и молодая жена барона (что было еще хуже, потому что от нее так легко не откупишься).
Карл чувствовал, что пропал: положение становилось все тяжелее, дело пахло серьезным скандалом, а если учесть, что совсем недавно он случайно расстроил крупную сделку по поставке оружия на юг, сделав не совсем уместный комплимент жене тамошнего лорда, отец придет в ярость и, чего доброго, лишит Карла места в совете, а то и прав на управление землями. Да и любезная супруга до смерти запилит, а что такое ревнивая женщина, барон хорошо представлял на примере отцовской семьи, где молодая мачеха могла всю душу из графа вытрясти за один только взгляд в сторону какой-нибудь симпатичной девицы.
И вот в его последний приезд в Каастилфлякте, когда барон готов был уже чуть ли не в ноги кидаться строптивой девице, ветер вдруг вновь переменился, и леди Аннелис заявила, что прощает Карла и готова покрыть его преступление против нравственности покрывалом благопристойного молчания. Это было очень странно. Более того – подозрительно. Так что радоваться Карл, знакомый не понаслышке с женским коварством, совсем не спешил.
- Разумеется, - певуче растягивая слова, сообщила ему леди Аннелис, продолжая сидеть к нему в пол-оборота в нарушение всех правил этикета. – Вам не о чем беспокоиться.
Но, видя, что барон не торопится уходить, девица отложила щетку и произнесла вполголоса:
- Вам очень повезло с мачехой, Ваша милость, - и внутри Карла все похолодело.
Конечно, о Творец, конечно! Она рассказала все леди Годеливе – разве могла она поступить по-другому? И теперь злобная мачеха, эта ревнивая стерва, изводящая собственного мужа за малейший намек на измену, сделает все, чтобы его сын испытал все полагающиеся ему мучения и кары. О, никто лучше леди Годеливе не распишет Уинифред  всю глубину Калового предательства, глупышке Аннелис и не снилось столь убедительное красноречие! А уж что мачеха вольет в уши графу – представить страшно.
Коротко поклонившись, Карл развернулся на каблуках и бросился прочь. Ему нужно успеть найти графиню раньше, чем... Но, подойдя к покоям мачехи, он понял, что опоздал: из них уже выходила Уинифред  с озадаченным выражением на круглом личике.
- Ваша милость, - удивленно воскликнула она. – Что с вами? За вами гонится стая волков? – и жена прыснула, глядя на раскрасневшегося взъерошенного Карла.
- Что она тебе наговорила? – перебил ее барон. – Не верь ни единому слову – ты же знаешь, что эта ведьма меня на дух не переносит!
Глаза Уинифред  расширились:
- Но мы говорили о праздничном пире, - пролепетала она, удивленно глядя на взволнованного мужа. – Леди Годеливе предложила несколько очень необычных идей, но я, право, не совсем уверена, что...
- О пире? – Карл пытливо взглянул на жену, ища в ее глазах искры потайного гнева, но находя только растерянность и непонимание. – О пире, да. Хорошо, хорошо. Ну, пойди займись подготовкой... Ступай, ступай!
Спровадив супругу, барон постучал в дверь покоев мачехи и, дождавшись разрешения, вошел внутрь и, убедившись, что никто их не услышит, спросил сразу, без долгих предисловий:
- Что вы задумали, Ваша светлость?

Карл раздосадованно нахмурился. И мачеха туда ж – с пиром своим! Может быть, это у них с Винни шифр такой? Мол, напляшешься ты еще, Карлуша, ох навеселишься!
Да и, говоря начистоту, барон отнюдь не был уверен, что, случись что, к Остаре гнев его прелестной женушки успокоится настолько, что она изволит почивать с ним в одних покоях, так что вопрос герцогини действительно очень напоминал тонкую издевку.
- Сговорились вы, что ли? – в сердцах бросил Карл. – Знать ничего не желаю о ваших глупых праздниках. Я пришел поговорить о леди Аннелис. У нас с ней, как вы уже знаете, произошла некоторая... скажем, размолвка. Несовпадение во взглядах, - раздраженный барон принялся выхаживать по комнате, которую знал очень хорошо: в детстве он проводил много времени, помогая здесь матери, а после был вынужден часами торчать с новой графиней, растолковывая этой неумехе, на что резонно потратить деньги из батюшкиной казны, а кто просто пытается ее облапошить. – Я слышал, она рассказала обо всем вам, и если учесть, что после этого леди Аннелис резко перестала раньше времени проедать мне плешь, осмеюсь предположить, что она решила поручить это занятие более опытной в таких делах даме. Поэтому я вынужден просить вас: не лезьте в это дело и не вмешивайте сюда Уинифред. В конце концов, я же не мешаю вашей семейной жизни.
Это было не совсем правдой: во всех, пусть и не слишком многочисленных, ссорах графской четы Карл всегда и неизменно был на стороне отца, а порой и вовсе в открытую подстрекал поумерившего аппетиты графа к блуду или хотя бы к невинному созерцанию женской красоты, отличной от южных прелестей его мачехи. Пожалуй, это не было слишком дальновидно с его стороны, учитывая, что он знал о дружбе, что завела Винни с «леди Ливе», но что поделать – Карл до сих пор не научился воспринимать брак всерьез – что свой, что отцовский.

Карл в действительности был довольно-таки избалованным: не обремененный долгом наследника рода, он при этом на правах графского сына ни в  чем не знал отказа и взваливал на себя лишь те обязательства, нести которые ему было легко и приятно. Мало кто мог всерьез перечить ему, и даже страх перед отцом у Карла сочетался с уверенностью в том, что тот любит его и гордится им. И поэтому сговорчивость мачехи, ее нежелание идти на конфликт барон всегда недальновидно принимал как должное: как признак ее слабости или, что было еще хуже, - своей правоты. То, насколько он ошибался, Карл начал подозревать, едва в ответ на его запальчивую речь послышался только сухой треск поломанного пера. А уж когда графиня смерила его уничижительным взглядом, у барона мелькнула малодушная мысль заглянуть после к леди Лаоиз и выпросить у той какой-нибудь оберег от сглаза, даром что порядочные ведьмы таким шарлатанством наверняка не занимаются.
Но Карл все же был ван дер Марком, а значит, не так-то просто было сбить его с толку, поэтому, едва в тираде обозлившейся мачехи наметился просвет, он бросился в контратаку:
- А вам какое дело, кому я задираю юбки? Ваша наперсница уже девица взрослая и в состоянии сама проследить за деталями своего туалета!
Но тщетно – леди Годеливе закусила удила и неслась вперед, не слушая доводов барона о его невиновности и не собираясь сбиваться, как обычно, на легкую пикировку. Да еще и выставляла свою истеричность не чем иным, как заботой о благе семьи и графского двора. Коли она уж так об этом пеклась, сидела бы в своем Зевенберге, а не заставляла всю округу судачить про графа, мол, «седина в бороду»…
Но все это были старые, поистертые за время вынужденного соседства обиды, и Карл снова вытаскивать их на немилосердный дневной свет не стал. Вместо этого он, дождавшись уже более основательной паузы, едко поинтересовался:
- И что же, вы считаете, что, выболтав все Уинифред, вы как-то упростите ситуацию? Или, может, поведав обо всем графу? Чего вы этим хотите добиться – преподать мне урок? Отвадить от вашей свиты? Так будьте уверены, я и так в их сторону больше не гляну, наелся. За что мне вас благодарить, если я даже не знаю, чем вы заткнули рот леди Аннелис?
Сам Карл не сомневался – платой за молчание станет по меньшей мере его публичное унижение, а он, в конце концов, не сделал ничего такого уж плохого, чтобы теперь расплачиваться! Честное слово, она совсем не выглядела невинной девой, что бы там сейчас ни твердила своей покровительнице, считавшей уместным разговаривать с пасынком как с малым дитем.

За последние годы многое изменилось в доме ван дер Марков. Карл, так уж сложилось, был больше занят собственными метаморфозами: не так-то просто из вздорного мальчишки превращаться в мужчину, барона – да и мужа, хоть последнее беспокоило его меньше всего. Занятый всеми этими переменами, Карл не заметил, что изменились и другие, к примеру, леди Годеливе. Из приживалки, вздорной, нервной, пытающейся всем доказать, что она имеет право быть здесь хозяйкой, она стала настоящей, полноправной графиней ван дер Марк, исполненной приличествующего этому статусу достоинства. И, поняв это, Карл где-то в глубине души одобрил случившиеся перемены.  Раз у них нет выбора и именно она теперь занимает роль супруги его отца, то ей пришло время набраться не просто гонора, но и фирменной семейной гордости.
Впрочем, сейчас он все же был достаточно раздражен, чтобы не пытаться как-то выдать своего одобрения, и намеревался просто откланяться, как того требовала хозяйка замка. Но не вышло. Поскольку величавая графиня ван дер Марк вдруг плюхнулась прямо на пол с таким выражением лица, будто собралась уйти к праотцам прямо вот в такой неизящной позе.
У Карла было много недостатков, но злодеем он не был и вообще воспитывался в рыцарских традициях, которые подразумевают помощь обездоленным, детям и не в последнюю очередь женщинам в беде. И его мачеха сейчас определенно попадала в последнюю категорию. Потому Карл, не долго думая, бросился к леди Годеливе и склонился над ней, поддерживая за плечи.
- Вам плохо? Подождите, я сейчас позову лекаря, давайте только вас усадим в кресло. Можете встать? Ну-ну, спокойно, держитесь за меня, дышите глубже…
Глаза Карла лихорадочно забегали в поиске флакончика каких-нибудь нюхательных солей или еще чего. Эх, кликнуть бы сюда сейчас служанку, чтобы весь замок переполошила, но нельзя же оставить леди Годеливе тут одну в таком состоянии. Отец ему за такое голову оторвет.

В бесконечном упрямстве своем леди Годеливе настойчиво твердила, что с ней все хорошо, но Карл-то достаточно насмотрелся на то, какой несносно полной жизни обычно бывает его мачеха, чтобы этому не поверить. Нахмурившись, барон пробежал глазами комнату в поисках графина с водой и, найдя искомое, поднес отцовской жене стакан воды, после чего, стоя над ней живым воплощением укоризны, спросил:
- Вам лучше? Если так, то, возможно, вы соблаговолите объяснить происходящее? Говорите, лекарь в курсе ваших… приступов?
Час от часу не легче. Сейчас еще выяснится, что графиня больна чем-то глубоко смертельным, и отцу грозит второй раз стать вдовцом, а он и первый-то тяжело переживал. К тому же, как ни противно было Карлу думать об этом, граф действительно любил свою молодую жену, так что ее кончина могла бы стать для него серьезным ударом. А он ведь уже человек немолодой (Карл всерьез считал всех, кто старше 35, глубокими стариками).
- Если вы больны, нельзя скрывать это от семьи, - с убеждением заявил барон. – Какой бы великой ни была ваша гордость, вы должны понимать, что любые беды лучше переживаются не в одиночку, а весь замок предан жене графа и бросит все силы на то, чтобы вам помочь. В конце концов, - вспылил Карл, - это просто эгоистично! Если вам не жаль себя, подумали хотя бы об отце, прежде чем разводить тут таинственность! – и возмущенно сложил руки на груди.

- Вы… что? – поперхнулся Карл и воззрился на мачеху с изумлением, едва ли не с ужасом. Хорошо еще, что сумел придержать язык до того, как с губ слетело недоверчивое: «От графа?» Все-таки даже самый зловредный пасынок леди Годеливе едва ли смог бы заподозрить юную графиню в неверности, и уж тем более это было бы цинично на фоне поведения самого хозяина замка.
Вообще, конечно, все к этому шло. Барон и сам не мог понять, что так сильно его удивило. Если уж на то пошло, то намек на очередного наследника случился у графа даже как-то поздновато, если вспомнить, что с момента свадьбы прошло больше года. Случись подобная заминка в семье Карла, и он определенно начал бы поглядывать на Уинифред с серьезным подозрением – а ну как румяная женушка не в состоянии подарить ему пару-тройку младенцев и не пора ли ее… ну, Создатель знает, отправлять в изгнание? Ладно, с Карлом-то ничего такого все равно никогда не случится, нечего и голову забивать.
Вот и с его отцом… Не случилось.
Мысль о том, что скоро близнецы станут не самыми младшими графскими детьми, никак не укладывалась у него в голове. А что, если теперь про малышей забудут? И леди Годеливе, которая взяла на себя заботу у них, уйдет в хлопоты о новорожденном, а Карла уже не будет рядом, чтобы поддержать младших брата и сестренку? «Уже не самых младших», - снова вспомнилось барону, и он взглянул на мачеху совсем другими глазами.
Ведь и правда, получается, что она носит под сердцем нового ван дер Марка. И как бы Карл ни относился к ней самой, ребенок его отца, его брат или сестра – вот что сейчас главное.
Совладав с собой, барон коротко склонил голову.
- Прошу прощения, Ваша светлость. Мое поведение было недопустимым, я бы никогда не позволил себе ничего подобного, если бы знал о ваших… обстоятельствах. Разрешите мне поздравить вас и отца с этим чудесным событием.
Звучало это все так казенно и официально, будто Карл говорил не с собственной мачехой, а с какими-нибудь незнакомыми дворянами из далекого графства во время скучного объезда с обязательными визитами. С другой стороны, вряд ли сейчас можно было требовать от барона большего, да и Карл все еще не пришел в себя и, чего греха таить, сгорал от стыда при мысли о том, что закатил истерику перед – подумать только! – беременной женщиной!

Завуалированные обвинения в распутстве Карл слушал нетерпеливо, с трудом уговаривая себя прикусить язык и быть терпимее к даме в положении, чья тяга к семейному уюту и нелепые представления о супружеской верности наверняка продиктованы благословенной глупостью, что Создатель насылает на всех будущих матерей в бесконечной милости своей. Он не чувствовал особой вины перед Уинифред – оба они были взрослыми людьми, оба воспитывались в знатных семьях, в которых браки по любви были редким счастьем, и уж кто там знает, как у его драгоценной женушки, а у самого Карла перед глазами не было примера верного супруга – при первой жене граф ван дер Марк был тем еще ходоком, а то, что при леди Годеливе малость подуспокоился – так все-таки возраст…
А все же хорошо, что с леди Аннелис так удачно обернулось! Тем более, Карл уже присмотрел одну хорошенькую дочку мелкого дворянчика, за сестрой которой сейчас как раз увивался его счастливый неженатый старший брат. Мысли о румяных щечках юной красавицы чуть развеяли Карлово смущение от внезапно открывшегося семейного секрета, и он уже готов был раскланяться с мачехой и покинуть ее покои, чтобы потом в спокойной обстановке, может, с помощью Андриса и кувшина доброго вина, разобраться в случившемся и примириться с ним, как вдруг леди Годеливе попросила его как раз об обратном – никому ничего не говорить.
- Даже Андрису? – глупо переспросил Карл, пораженный такой секретностью. К тому же, он знал, что старший брат как раз с мачехой ладит и порадуется за нее совершенно искренне. – Но почему?
В голосе отцовской жены не было ни грамма дешевого женского кокетства – леди Годеливе вообще им не отличалась, предпочитая всегда говорить прямо и открыто, не прячась за жеманностью или излишней ранимостью. Но откуда тогда этот страх перед слухами?
- Да и вам ли бояться сплетен, законной жене графа? – искренне недоумевая, спросил он. – Посудачать тут любят, это правда, но что плохого можно подумать о нерожденном ребенке… Постойте, - Карл подозрительно сощурился. – Или вы боитесь, что вас… - он запнулся. Говорить о таком с дамой, да еще и супругой отца, было невыносимо, но Карл же сам только что рассуждал, как часта неверность в знатных семьях. – Что решат, будто это… не от мужа? Так это смех один! В такое ни один разумный человек не поверит. – Карл ухмыльнулся. – Уж поверьте, я знаю толк в дурной репутации по этой части, дай Творец леди Уинифред терпения.

Все вбитое покойной матушкой воспитание, все наскребенное по сусекам чувство такта потребовалось Карлу, чтобы не кивать после каждого перечисленного леди Годеливе навета. И то правда, Андрис как жених был бы выгоднее, да только заарканить старшего брата пока еще никому не удалось, а граф Бегмарк на старости лет все-таки оказался податливее. И, конечно, близнецам придется на своей шкуре познать, чем родная мать отличается от мачехи, тут уж никаких сомнений. А уж новое дитятко ван дер Марков обсудит весь Бергмарк, это как пить дать.
В представлении Карла все это было делами житейскими. Человек – он такой, всегда и во всем ищет подвоха, а уж подозрительные северяне дошли в этом искусстве до невиданных высот. Редкая невеста в Бергмарке шла под венец без шепотков кумушек, что, мол, не так уж она чиста, прекрасна и невинна, чтобы так застенчиво опускать глаза. Мало кто из сыновей мог похвалиться, что соседи ни разу в жизни не попрекали его за глаза беспутством и неуважением к родителю. А уж сам Карл был излюбленной мишенью сплетников с самого детства, как только стало понятно, что он не унаследовал отцовской внешности, пойдя в родственников матери.  Позже, когда барон подрос и начал озорничать, полграфства в один голос твердило, что закончит господский сынок дни свои в овраге или остроге, не доживя и до пятнадцати. А уж свадьбу его смаковали разве что чуть меньше, чем мезальянс отца. И разве Карла это трогало? Да ничуть!
А вот леди Годеливе, похоже, переживала всерьез.
Карлу было сложно посмотреть на ситуацию ее глазами. Уже хотя бы потому, что долгое время он даже не пытался сделать что-либо подобное и, может быть, не стал бы и сейчас, если бы… Барон и сам не осознавал, как все изменила неожиданно обрушившаяся на него новость о новом брате. Или, может быть, сестре, не так важно. Карл, в общем-то, никогда по-настоящему не любивший детей, все же воспитал в себе по отношению к ним что-то вроде инстинкта защитника. Может быть, у него, любимого сына своей матери, и не было выбора. Пока отец пропадал на войне, отстаивая их родину и законные права, а Андрис учился быть наследником, оберегая их род, Карлу оставалось только одно – беречь самих ван дер Марков: Виллемину, младше его всего на пару лет, но первую девочку, а значит – совсем другую, и близнецов, появившихся тогда, когда Карл был уже достаточно большим, чтобы в полной мере осознавать свою ответственность.
Сейчас, уже будучи взрослым мужчиной, мужем и даже правителем земель, Карл отдавал себе отчет, что об этом ребенке есть кому позаботиться и без него. Его отец больше не воюет, мать – жива и удушающе чадолюбива, а старшая сестра вошла как раз в тот возраст, когда ей будет полезно понянчиться с младенцем. И все же, убеждая себя в том, что этот ван дер Марк – уже не его забота, Карл не мог просто так подбросить ему лишних проблем, особенно когда несмышленое чадо было еще в утробе матери. Чересчур принимающей все близко к сердцу матери. Матери, которой теперь и слова-то дурного сказать будет неловко.
Вот тоска-то…
- Я понимаю, - соврал Карл во имя семьи. Ничего он, конечно, не понимал, но каким-то шестым чувством догадывался, что сейчас это совершенно не главное. – Я никому не скажу. Но вы должны сделать за это одну вещь. Вам следует четко и впредь уяснить, что вас еще долго будут попрекать вашим отцом, вашим возрастом и вашим отношением к пасынкам. Да что уж, я сам был и наверняка буду в первых рядах. Но это не имеет никакого значения. Власть в Бергмарке – в руках графа ван дер Марк. Он выбрал вас. Я не большой мастер говорить о любви, я сам не слишком в нее верю, но отец действительно очень привязан к вам. Остальное не имеет значения – ни поползновения ваших дам, ни сплетни слуг, ни, с прискорбием признаю, мои выходки. А поскольку вы сами – графиня, то и ваши привязанности к моим братьям и сестрам стоят большего, чем россказни старой няньки. Если вы твердо намерены не делать различий между детьми графа – не делайте. Они сами разберутся, что настоящее, а что – болтовня глупой старухи.

Карл склонил голову на бок, может быть, впервые всерьез задумываясь над вопросом графини. Ему не нравилась леди Годеливе, это правда. Сначала это было легкое детское раздражение – как какая-то девчонка, едва старше его самого, да еще и из опального дома, смеет вот так просто врываться к его великому отцу, да еще что-то требовать от него? Затем зевенбергская приживалка осталась в их доме и запросто приручила младших ван дер Марков – играючи потеснила Карла с его места их главного друга и защитника. А после и вовсе стала графиней, нелепой заменой его умершей матери.
Вот так, незаметно, исподволь поправ все, что было для Карла важно – легендарный ореол отца-героя, светлый образ матери и привязанность брата и сестер, леди Годеливе при этом всегда, казалось, лишь снисходила к нему. Она была старше его всего на год, но вела себя по отношению к нему так, будто их разделяли минимум лет десять. И потому Карлу никак не удавалось посмотреть на ситуацию с юмором, так, как, например, Андрис, которого их юная мачеха, похоже, искренне забавляла.
Но чего он, пожалуй, не ожидал, так это того, что жену отца это может так серьезно задевать. Злить – разумеется, он был бы искренне рад, если бы его выходки и едкие фразы заставляли зевенбергскую гордячку пунцоветь от злости. Но в голосе леди Годеливе слышалось настоящее отчаяние. А Карл не был мерзавцем, чтобы наслаждаться чем-то подобным. Он давно уже не видел в мачехе предательницу, и хоть это не заставило его полюбить ее, был готов признать, что она не так уж плохо справлялась и с неспокойным графством, и с еще более бедовым семейством ван дер Марков. Не худший, в общем, вариант из тех, что отец мог повести под венец. А личные претензии Карла… ну, в масштабах Бегмарка они не были чем-то важным.
Может быть, ему стоило объяснить все это графине, рассказав откровенно причины его неприязни и поведав, почему ей не стоит так уж об этом волноваться – в конце концов, в каждой большой семье кто-нибудь обязательно ненавидит друг друга, и, видит Творец, леди Ливе еще повезло заполучить себе настолько безалаберного неприятеля. Но Карл выбрал другой путь.
- Зачем? Ну, честно говоря, это довольно весело, - барон расплылся в улыбке, на всякий случай заслоняясь руками от графини, славной своей импульсивностью. – Страшно тоскливо в нашем графстве, матушка, ни войн, ни бунтов – хоть на вас душу отвожу. А если по правде… - Карл вздохнул, сбросив с себя несерьезность: - Если вас это и правда так ранит, я готов встать на вашу сторону. В конце концов, мы действительно семья. Это не значит, что вы вдруг начали мне нравиться – о нет, Создатель упаси, иногда вы совершенно невыносимы! – но если вы обещаете перестать делать вид, будто мы с вами не погодки, и бросите поучать меня, будто настоящая строгая мачеха, может быть, мы подружимся. Особенно если вы и правда не будете пересказывать эту глупую историю с вашей дамой Уинифред. Это она с виду – милый пухлощекий цветочек, а вы представить себе не можете, как умеет мотать душу… А уж если заплачет – все, вообще хоть в склеп до срока ложись. Бррр!..
Сам того не заметив, к концу Карл снова перешел на веселый тон. Он не умел долго оставаться серьезным. Да и леди Годеливе в ее состоянии это тоже не пошло бы на пользу.

Может быть, Карлу только показалось, но леди Годеливе будто бы и правда задумалась над его словами и, что еще более удивительно, прислушалась к его пожеланиям, нарочно высказанным таким легкомысленным тоном: барон все же был достаточно галантен, чтобы позволить мачехе не воспринимать их всерьез и оставить все так, как есть. Впечатленный, Карл сделал свой шаг навстречу и сел рядом с леди Ливе, очень стараясь не смотреть на ее живот, хотя ему одновременно было очень неловко и очень любопытно, заметил бы он теперь, когда все знает, какие-нибудь изменения, свидетельствующие о том, что на подходе новый ван дер Марк.
Мачеха старательно подбирала слова, и ей, обычно языкатой даме, сейчас это давалось нелегко, так, что Карл, не сдержавшись, даже фыркнул, когда та попыталась максимально благопристойно описать их с леди Аннелис «общение». Неизвестно, это ли стало причиной того, что леди Ливе в конце концов и вовсе отказалась от великосветского тона и заговорила просто, но, так или иначе, Карл воспринял перемену с большим энтузиазмом и даже пару раз кивнул в нужных местах.
- Охотно верю. Если хотите, могу дать слово не заглядывать в ваш… кхм… курятник больше. Если, конечно, вы не выпишете откуда-нибудь из дальней деревеньки свеженькую румяную красавицу… - Карл осекся. Ему вдруг подумалось, что все это ворчание, все неодобрение, что он услышал в отношении этой неприятной истории с фрейлиной, предназначалось совсем даже не ему, а его отцу. И что своим легкомыслием барон, возможно, здорово портит тому жизнь, ведь совершенно неясно, какие формы способна принимать отчаянная ревность его беременной жены. Ну и, может, еще ему было совсем немного жаль леди Годеливе. Он не знал, как ей объяснить, что его договорной брак с Уинифред, сложившийся удачно хотя бы потому, что молодые супруги не чувствовали отвращения друг к другу, гораздо более простой и легковесный, чем замешанный на страсти и, чего доброго, и правда любви союз графа и графини.
- Простите, я глупости говорю. Не подумайте, что я только и делаю, что бегаю за юбками. Просто иногда… ну, знаете, для такого как я… это что-то вроде одного из немногих развлечений. Но я в состоянии держать себя в руках.
Карл не хотел распространяться о том, что наследование земель и ранний брак, в общем, та самая взрослая жизнь, к которой он так стремился, оказалась совсем не такой веселой. И хоть он справлялся со своими новыми обязанностями – неплохо справлялся, если честно, это все равно не могло заглушить ощущение, что он столько всего упустил! И, может быть, хотя бы ворох женских юбок в темной влажной тишине компенсировал бы сосущее чувство внутри, что его жизнь – теперь точно не его, а принадлежит баронству Зволе и улыбчивой леди Уинифред, которая, хоть и улыбается так простодушно и смотрит так спокойно, в глубине души это знает и наполняется немного злорадным торжеством всякий раз, как берет его под руку.