- Эмма, радость моя, пора. Все уже собрались.
Мягкий, осторожный голос отца заставил девушку поспешно обернуться. Мисс Хитклиф и не думала скрывать своего волнения, да и к тому же, какая невеста не переживает по поводу предстоящего венчания? Сегодня она последний раз проснулась в своей уютной комнате, в доме, где родилась и выросла, где была так счастлива.
Нет, Эмма всегда знала, что рано или поздно придётся выходить замуж, уехать от родителей, но ведь она почти не знает своего жениха! Несмотря на довольно частые встречи с момента оглашения помолвки, Генрих оставался для неё таким же чужим и непонятным, каким был на момент знакомства, когда с молчаливого согласия её родителей стал делать частые визиты в их дом. Молодых людей ни разу не оставили наедине, а потому их общение ограничивалось вопросами о здоровье, погоде и последней премьере в театре. О чём говорить, оставшись наедине, с человеком, которого она не знала, Эмма не имела ни малейшего понятия. К тому же его маска. В городе шептались о том, что может под ней скрываться. Версии ходили самые разные, и, хоть мисс Хитклиф старалась не собирать сплетни, не задуматься о том, какое уродство или проклятие скрывает плотный кожаный шлем, было практически невозможно.
Все эти раздумья и догадки лишь подпитывали страхи молодой девушки, вполне естественные для подобного состояния. Её учили, что после свадьбы сэра Генриха нужно будет слушаться, как родителей. Но матушка с отцом всегда были такие добрые и заботливые! Что, если господин фон Ланге окажется не таким? Да и с чего ему быть добрым и предупредительным, если он тоже ничего о ней не знает... Эмма боялась. Боялась до такой степени, что, когда отец повторил, что в церкви уже все собрались и ждут только невесту, в глазах девушки заблестели слёзы, а руки, поднесённые к губам, задрожали:
- Я... я не могу... мне страшно... столько народу... - пролепетала она, не в силах сделать и шагу.
Лорд Хитклиф, буквально ненавидевший себя за то, что собирался сейчас сказать и сделать, подошёл к дочери, осторожно взял её за руку и как можно мягче проговорил:
- Эмма, родная, он полюбит тебя, не переживай. Тебя же невозможно не любить, только посмотри, какая ты у меня выросла красавица! И ты его полюбишь, только дай ему шанс. Я тоже практически ничего не знал о твоей матери до свадьбы, однако же мы уже много лет счастливы. Только дай Генриху шанс.
Верил ли лорд Хитклиф в то, что говорил? Скорее, он хотел в это верить, верить в то, что не меняет родное дитя на финансовое благополучие, но застывшие в глазах дочери слёзы рвали его сердце на части.
Эмма шла по церковному проходу, словно в тумане. Каждый шаг приближал к алтарю, где её ожидал человек, которого она совсем не знала, которого просто невозможно было не бояться из-за его странной и загадочной внешности, и которому она вскоре будет принадлежать полностью и безоговорочно.
Когда отец чуть ли не с силой разжал пальцы Эммы и передал маленькую ладонь дочери в руки жениха, по щекам невесты уже капали слёзы. Оставалось радоваться, что под пышной вуалью их никто не видел.

Вымышленный туман и не думал рассеиваться. Или это были слёзы, скопившиеся в уголках глаз и не побежавшие по щекам только благодаря усилию воли? Думая о своём, борясь со всё возрастающим желанием броситься прочь из церкви, Эмма не разобрала ни слова из проповеди отца Стивена. Впрочем, седовласый священник повидал на своём веку немало взволнованных предстоящим событием девиц, а потому не осуждал застывшую, словно каменное изваяние, невесту.
На традиционные вопросы Эмма ответила, не задумываясь. Помнила только, что должна сказать "да" все три раза, и сказала бы именно так, даже если бы её спросили, не хочет ли она отужинать сырым мясом. Когда же пришло время произносить свадебные обеты, собственный голос показался чужим и каким-то писклявым. Все без исключения взгляды были прикованы к паре у алтаря, и от волнения невеста сбилась раза два, когда давала клятву верности. От этого Эмма смутилась ещё больше, и опять ей оставалось лишь радоваться, что за воздушной фатой никому не видно, как густо покраснели её щёки.
А что же Генрих? Он-то точно не мог не почувствовать, как дрожит её рука, как сбивается голос. Теперь словам отца, что муж её обязательно полюбит, верилось с ещё большим трудом. "Он же совсем меня не знает! Наверняка решит, что я глупа, раз не могу без запинки произнести и двух фраз", - подумала она, чувствуя, как по щекам заструились слёзы. А ведь она обещала родителям, что будет самой счастливой в этот день. Но справиться с эмоциями получалось всё хуже и хуже. Ладошка, на которую уже муж надел кольцо, была вся влажная, а то, что она сама умудрилась проделать тоже самое, и вовсе показалось ей чудом.
"Господи, он же сейчас будет меня целовать!" - в панике подумала Эмма. Она и представить себе не могла, как можно целоваться с человеком без губ, но из-за несчастья, постигшего её супруга, никто не собирался менять устоявшийся столетиями обряд.

Слова, сказанные мужем в церкви, несказанно удивили Эмму. Ей казалось, что слезами и неловкостью она только раздосадует Генриха, ведь невесте не положено грустить, что, если кто-нибудь ещё заметит её состояние? Однако же в его голосе не было ни капли раздражения, значит, возможно, отец был не так уж и неправ, и у неё ещё есть шанс на счастье? Особенно, если Генрих сам так думал.
Дорога от алтаря к порталу показалась куда короче, чем это же расстояние, но под руку с отцом. Возможно, это было от того, что лорд Хитклиф переживал ненамного меньше дочери, а может, потому что сказанные так, что никто, кроме неё, не слышал, слова действительно приободрили девушку, готовую ухватиться за любое, даже самое призрачное утешение.
Правда, на выходе из собора Эмма вновь испугалась - приветственные крики толпы и звон колоколов оказались полнейшей неожиданностью, невзирая на то, что были неотъемлемой частью свадебного ритуала. От страха и смущения (фата больше не скрывала лица новоиспечёной госпожи фон Ланге, а потому бесцеремонные взгляды зевак доставляли теперь гораздо больше неудобства) Эмма, не раздумывая, прижалась к мужу, инстинктивно ищя защиты у более сильного. То, с какой лёгкостью Генрих проделал путь от паперти до подножки ожидавшего молодых открытого экипажа, немало удивило её. Впрочем, всё ещё взволнованная масштабами только что свершённого шага, она не могла долго думать об одном и том же, а потому, как только они тронулись с места, смущённо потупила глаза, не зная, как вести себя со всё ещё совершенно незнакомым и чужим человеком.
К счастью, дом Генриха (Эмма мысленно осеклась, подумав о том, что надо учиться называть этот дом и своим тоже) был недалеко от кафедрального собора, а потому неловкость ситуации не успела снова стать вопиющей. Как ни странно, сам приём по случаю их свадьбы оказался самой лёгкой и даже приятной частью этого тяжёлого дня. Сделанного не воротишь, да и в торжественном обеде не было ничего необычного - после помолвки она часто выезжала на всевозможные рауты и прочие мероприятия в сопровождении тогда ещё жениха и кого-нибудь из родни. Сегодня здесь было также многолюдно, шумно и, как ни странно, весело. Эмма любила танцевать, Генрих с момента обручения не возражал, когда кто-то приглашал его хорошенькую невесту, все делали ей комплименты, поздравляли, желали счастья. Новая госпожа фон Ланге почти успокоилась, как только на неё перестала давить атмосфера торжественности; улыбка, поначалу натянутая, стала широкой и искренней.
Однако же с приближением вечера волнение вновь охватило Эмму. Перспектива остаться с мужем наедине опять пугала, несмотря на все его обещания и заверения, девушка не знала, как себя вести и о чём говорить, а потому робела всё больше и больше, глядя, как стрелки её прикреплённых к корсажу часов неотвратимо приближаются к шести - времени, когда к парадному подъезду должны были подать экипаж, который отвезёт молодожёнов в порт.
В пять часов, извинившись перед гостями, Эмма поднялась наверх, в комнату, которую теперь должна была называть своей. Там её уже ждали вышколенные горничные, тут же начавшие помогать молодой госпоже переодеться в дорожное платье. Время, когда придётся остаться с супругом наедине, неотвратимо приближалось, он должен был зайти с минуты на минуту и вывести в холл прощаться с гостями, а Эмма фон Ланге опять отчаянно старалась не заплакать от волнения.

О том, что происходит между мужем и женой в первую брачную ночь, Эмма знала весьма смутно и, как следствие, боялась наступления темноты, как всегда боялась всего неизвестного. Леди Хитклиф, давая дочери последние напутствия перед вступлением в брак, лишь вкользь упомянула, чтобы она не думала противиться, когда сер Генрих зайдёт к ней в спальню. На робкий вопрос, как ей нужно будет себя вести, мать лишь поджала губы и, помолчав, сказала, что мужчина лучше разбирается в таких делах, главное - слушаться его.
Не прояснила ситуации и лучшая подруга Дороти, вышедшая замуж на пять месяцев раньше Эммы.
- Ты, дорогая, главное, не питай особых надежд на эту ночь. В целом, всё довольно терпимо, если не рассчитывать на многое, - уклончиво ответила она по возвращении из свадебного путешествия, чем немало напугала впечатлительную Эмму.
И вот теперь все эти вскользь обронённые замечания и недомолвки крутились в голове молоденькой женщины и не давали ей покоя. В первую ночь она так и не уснула - была уверена, что Генрих может зайти в её каюту в любой момент. То, что он так и не пришёл, было одновременно и облегчением (она всё-таки боялась того, что должно произойти), и тревожным знаком. Ведь, если супруг избегал её, значит, она сделала что-то не так? Неужели она так быстро умудрилась всё испортить, не пробыв замужем даже суток? И ведь не спросишь же ни у кого!
Однако же на утро Генрих был так любезен и заботлив, что Эмма вскоре и думать забыла о своих ночных тревогах. Фон Ланге делал всё возможное, чтобы его жена не заскучала на корабле. Выяснилось, что он хороший рассказчик, и теперь, сидя рядом с мужем на палубе под звёздами, она, словно завороженная, слушала его рассказы про полёты и дирижабли, не решаясь перебить даже вздохом.
- Сер Генрих, почему Вы не говорили со мной так до свадьбы? - набравшись смелости, спросила Эмма ближе к концу их недолгого плавания. Она и правда не могла понять, почему он ограничивался лишь общими дежурными фразами, тогда как всё, что он рассказывал, вполне можно было повторить и при её родителях. А она бы тогда не волновалась так во время венчания, сейчас Эмма была почему-то в этом уверена. За это короткое время девушка, выросшая в заботе и любви, действительно привязалась к мужу, насколько это в принципе было возможно за столь короткий срок, и каждый вечер, когда он провожал её до каюты, отпускала Генриха с тщательно скрываемым сожалением.

Первые три дня в Линьяно пролетели, словно один миг. Эмма уже совсем не боялась мужа. Сейчас она искренне не понимала, как вообще могла опасаться такого человека, как Генрих. Ну да, эта маска поначалу настораживает, но разве можно не проникнуться симпатией к человеку, который так заботлив, любезен и предупредителен? Улыбка молодой супруги уже давно перестала быть натянутой, когда они с Генрихом встречались в столовой за завтраком. То, что ела во время их маленьких семейных трапез только она, тоже очень быстро перестало смущать Эмму. Сейчас ей и вспоминать было стыдно о своём поведении в церкви. "Ну и дурой же я была!", - частенько думала госпожа фон Ланге, в очередной раз прогуливаясь под руку с мужем по парковым  дорожкам.  Но, кажется, понимающий супруг и не думал ставить ей в вину те слёзы и дрожь в голосе, за что Эмма была лишь вдвойне ему благодарна.
О том, что Генрих так ни разу и не пришёл к ней ночью почти за неделю совместной жизни, она больше не переживала и даже где-то в глубине души радовалась, что дела обстоят именно так, а не иначе. В конце концов, матушка говорила, что мужчине виднее, что и когда делать. Что ж, значит, так и есть, супруг наверняка лучше знает.
Бестревожному робкому счастью и покою пришёл конец под вечер третьего дня, когда муж объявил о своём намерении. Понимая, что время, прошедшее после венчания, было лишь отсрочкой, Эмма всё равно встревожилась, а приказ не зажигать лампы лишь добавил беспокойства. Неужто то, что произойдёт в спальне сегодня ночью, настолько ужасно, что на это лучше не смотреть? В этот момент ей, как никогда раньше, захотелось узнать, что скрывает маска супруга. Был ли причиной подобного приказа несчастный случай, о котором она знала лишь понаслышке, или же так поступают все супружеские пары, а мать и Дороти ничего не сказали ей об этом, чтобы не пугать понапрасну и без того взволнованную девушку? Неприятно, возможно, больно, но терпимо - вот и всё, что она смогла выяснить о том, что будет этой ночью. А потому даже не смогла от волнения произнести ни слова в ответ, лишь кивком головы выразив согласие.
Наверное, было неправильным так откровенно демонстрировать свои эмоции при горничной, но Эмма уже не ничего не могла с собой поделать, когда оказалась в своей спальне. Несмотря на то, что в комнате будет кромешная тьма, и они с Генрихом не смогут друг друга увидеть, от одной мысли о том, что она встретит мужчину в одной сорочке, под которой абсолютно ничего нет, заставляла покраснеть от смущения.
Когда же горничная оставила Эмму одну, предварительно задёрнув плотные шторы и погасив все лампы, беспокойство лишь усилилось. Сейчас она чувствовала себя не взрослой замужней женщиной, а маленькой девочкой, пытающейся скрыться от ночных кошмаров, спрятавшись с головой под одеяло. Именно по этой прирчине Эмма не заметила, как супруг возник на пороге её спальни.

От звука его голоса Эмма едва не вскрикнула, так перепугалась. Без маски он был другим, более хриплым, но не таким глухим, и поначалу она  на какую-то долю секунды подумала, что в спальню проник кто-то чужой. Чуть позже, узнав уже знакомые интонации, Эмма устыдилась своей реакции, правда, волнения и напряжения это не сняло.
Возможно, при других обстоятельствах молодой женщине и стало бы интересно узнать, что скрывается под маской мужа, но сейчас ей было так неловко и стыдно от того, что она наедине с мужчиной, пусть и имевшим все права на её душу и тело, да ещё в одной сорочке, что кромешная темнота была истинным спасением для них обоих, иначе Генрих увидел бы, как пылают щёки его молодой жены.
Наставления матери о том, что нельзя сопротивляться, что бы ни делал муж, крепко засели в голове Эммы, мешая понять, что, собственно, происходит. Ведь если об этом нужно было предупреждать заранее, значит, будет действительно неприятно. Но пока было только страшно и ужасно неловко. То, что делал Генрих, было настолько невероятным, что она даже не замечала, насколько прикосновения его голых рук отличаются от тех моментов, когда он дотрагивался до жены, будучи в перчатках.
Странная на ощупь кожа, немного другой голос, приказ не оглядываться, - всё это меркло и становилось совершенно незначительным по сравнению с тем, что она впервые в жизни лежала на одной кровати с совершенно голым мужчиной. Тот факт, что мужчина был при этом её законным мужем, как ни парадоксально, нисколько не способствовал успокоению. Генрих лекго мог почувствовать, как сильно билось её сердце.
Когда же Эмма вдруг осознала, что он делает с её сорочкой, первым инстинктивным желанием было вырваться и бежать как можно дальше. При всей логичности действий супруга спокойно леажть в его объятиях становилось всё труднее и труднее. "Только не вздумай сопротиавляться, не вздумай сопротивляться!" - как заклинание, повторяла она про себя слова матери, стараясь при этом вести себя как можно тише, будто бы это могло как-то облегчить её участь.
Следущее действие Генриха вырвало из груди громкий испуганный вздох, рука инстинктивно потянулась вниз, чтобы прекратить этот ужас, однако же материнский запрет крепко засел у Эммы в голове, а потому она лишь прикрыла ладонью то, что раньше скрывала ткань сорочки, будто бы в этой кромешной темноте это имело значение!

Нежные и ласковые слова, что шептал муж, как ни странно, действительно стали для Эммы большим утешением и помогли не расплакаться от боли и стыда. Для перепуганной, не знающей, как реагировать и вести себя девушки они означали, что Генрих делает с ней всё это не от злобы, что, будь его воля, он бы не стал так поступать с ней. Это лишь необходимость, так поступают со всеми жёнами, не она первая, не она последняя, и то, что Генрих изо всех сил старался не причинять при этом лишних страданий супруге, лишь усиливало то чувство привязанности и благодарности, которое она начала испытывать с первого дня на корабле.
Потеряв счёт времени, Эмма не смогла бы с уверенностью сказать, сколько продолжалось это действо. Но в тот момент, когда стало казаться, что процесс будет бесконечным, Генрих внезапно освободил её, а потом осторожно и нежно притянул к себе, уже не причиняя боли. От пережитого потрясения молодую женщину уже не смущало, что она прижимается к абсолютно голому мужчине. Куда больше её волновало, действительно ли это конец, и что нужно делать после? Мысль о том, что это может быть лишь передышка, и сейчас её снова заставят лечь на подушки, немало пугала Эмму, ведь уже зная, что её теперь ожидает, она не была столь уверена, что вытерпит второй раз столь же безропотно. В этот момент госпожа фон Ланге отчётливо понимала, почему рассказы матери и подруги о том, что происходит в первую брачную ночь, были столь скупы. Да будь она в курсе, она боялась бы в разы больше, и Генриху ещё, чего доброго, пришлось применять силу! В этот момент Эмма решила, что никогда не будет рассказывать своим дочерям об этом. Неприятно, немного больно, но терпимо - вот и всё, что необходимо знать настоящей леди. "А ещё ужасно стыдно", - добавила к этому определению всё ещё вздрагивающая от только что пережитого девушка.
Молчание тем временем изрядно затянулось. Эмма гадала, было ли это нормой для данного ритуала, или же супруг ждёт от неё каких-то слов или действий, и наконец решилась спросить прямо, чтобы вновь не мучиться от неизвестности.
- Уже всё? - робко проговорила она, в глубине души надеясь на положительный ответ, и в то же время отчаянно боясь выдать своё разочарование от ответа противоположного.

Услышав ответ, на который так рассчитывала, Эмма не смогла сдержать довольно громкого вздоха облегчения. При всей осторожности и заботливости Генриха, она всерьёз сомневалась, что выдержит такое два раза за ночь.
Правда, следующие слова супруга вновь заставили её встревожиться. Как она и подозревала, то, что произошло сегодня, не было единичным действом, и если в то, что к подобному можно привыкнуть, Эмма ещё была готова поверить (в конце концов, ела же она сейчас на завтрак овсянку, которую в детстве приходилось в неё запихивать чуть ли не силой), то в заверение мужа о том, что подобная процедура станет доставлять удовольствие, поверить было совершенно невозможно. Впрочем, спорить она не решилась, боясь нарушить столь желанное состояние покоя.
- Вы же будете предупреждать меня перед каждым разом, правда? - робко задала она следующий вопрос. Сначала Эмма хотела попросить мужа, чтобы тот ничего не говорил ей, но потом решила, что тогда и вовсе сойдёт с ума от волнения, если будет знать, что может оказаться в такой ситуации буквально в любой момент.
Сейчас она понимала, почему ей было велено не зажигать свет. Не имея ни малейшего представления об истинном облике супруга, леди фон Ланге была уверена, что это сделано исключительно для того, чтобы не смущать её, потому как вопиющая нескромность всей ситуации до сих пор волновала настолько, что молодая женщина всё ещё не обратила никакого внимания на необычность прикосновений супруга. И при том, что по поводу обоюдного согласия она могла бы поспорить, отрицать то, что Генрих не делает с ней ничего противозаконного, тоже было невозможно.
Так или иначе, темнота и мягкий тон, которым разговаривал с ней супруг, располагали к откровенности, да и Эмма боялась, что потом не решится задать все интересующие её вопросы. К тому же, она не была уверена, что и Генрих захочет отвечать на них позже.
- Я знаю, что Вы не сделали ничего предосудительного, но... Я... Если в этом нет ничего постыдного, то почему же тогда об этом не говорят? Я ведь даже не подозревала, что... - Эмма осеклась, так и не договорив, понимая, что и так позволила себе слишком много, несмотря на то, что матушка велела лишь делать, что велят, и не задавать лишних вопросов.

- Хорошо, я обещаю, - быстро согласилась Эмма на предложение супруга. Хотя она с самого начала не верила, что Генрих сделал ей больно намеренно, слишком осторожным он был сейчас, слишком ласково и терпеливо отвечал на её вопросы.
Слушая мужа, леди фон Ланге не могла не признать его правоты. Действительно, о том, чтобы рассказать кому-то о событиях сегодняшней ночи, и речи быть не могло! По крайней мере, она сама точно не смогла бы. Даже с Генрихом, который, казалось, мог найти слова для всего на свете, было неловко обсуждать такие вещи. Эмма прекрасно осознавала, что при свете лампы, имей он возможность лицезреть её пунцовые щёки, она бы ни за что на свете не решилась на такие откровения, а потому, видя, что супруг не сердится на её любопытство, поспешила продолжить:
- Наверное, правильно делают, что не говорят. Если б я знала, как это стыдно, я бы, наверное, никогда не согласилась выйти замуж.
Она сама удивлялась тому, с какой лёгкостью получалось откровенничать с мужем, да ещё после такого события, но тот факт, что Генрих всё ещё нежно прижимал её к себе и, кажется, не выказывал недовольства поведением и разговорами супруги, вселял в неё уверенность, что с ним она действительно может не стесняться спрашивать о том, что её по-настоящему волнует.
При всё том, комплимент, бывший, казалось бы, вполне логичным, оказался для Эммы полнейшей неожиданностью и поверг женщину в смущение чуть ли не равное тому, когда она лежала животом на подушках. Ей и раньше приходилось слышать нечто подобное о своей красоте: так часто говорили и родители, искренне гордившиеся своей дочерью, и подруги, старавшиеся скрыть зависть, и мимолётные воздыхатели во время светских раутов, куда совсем ещё юную Эмму вывозили в поиске достойной партии. Но сейчас эти слова воспринимались как-то иначе. Было странное ощущение, будто Генрих говорил это искренне, тогда как все остальные, в том числе и родители, врали. Саму же леди фон Ланге с детства учили, что ложь - величайший из грехов, а потому она решилась на следующую фразу, испытывая потребность быть столь же откровенной со своим супругом:
- Мне было сегодня очень больно и очень-очень стыдно, и я сейчас больше всего на свете боюсь, что Вы сделаете так снова, но... Я очень рада, что именно Вы стали моим мужем.
Из-за своей наивности Эмме и в голову не могло прийти, как может воспринять Генрих подобные слова, для неё они были равносильны признанию в вечной любви, а потому, как только эта фраза сорвалась с языка, она снова смутилась и невольно подалась назад, чтобы быть поближе к Генриху и почувствовать, что он не сердится на свою неловкую жену.

Она хотела сказать, что стыдиться того, что между ними было, вполне естественно, вспомнить хотя бы, каково было лежать с задранной до самого пояса рубашкой, но вовремя осеклась, понимая, что это нарушило бы уже последние приличия. Матушка наверняка не одобрила бы такое поведение дочери. Утешали лишь последние слова мужа: тот факт, что он не жалел об их свадьбе, говорил, по её мнению, и о том, что этой ночью она всё сделала правильно.
То, что Генрих отпустил её и стал одеваться, оказалось для Эммы полнейшей неожиданностью. Казалось бы, лишнее доказательство того, что самое страшное теперь уж точно позади, по крайней мере, этой ночью, должно было обрадовать пережившую такое потрясение женщину. Однако же, вопреки всему произошедшему, мысль о том, что муж сейчас развернётся и уйдёт, оставив её одну со всем тем, что она только что вынесла, вызвало довольно сильное беспокойство. Невзирая на то, что именно Генрих, как ни крути, был причиной тех страхов и боли, которые она только что испытала, он же, как это ни парадоксально, оказался единственным утешением и защитой в этой столь необычной ситуации. Сейчас, если он оставит её одну, она не сможет глаз сомкнуть, снова и снова вспоминая, как лежала на животе, боясь пошевелиться, чтобы не  сделать хуже, и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не начать вырываться. Только присутствие мужа спасало от новой волны стыда, которая готова была накрыть запутавшуюся девушку с головой, стоит только мужу закрыть за собой дверь.
А потому, сама не ожидая от себя такой прыти, Эмма подалась вперёд и, крепко схватив Генриха за руки спросила снова задрожавшим от страха голосом:
- Вы уже уходите?! Пожалуйста, не надо, не оставляйте меня одну! Я... мне...после всего... Я же не смогу верить, что всё это правильно, если Вас не будет рядом.
Говоря всё это, Эмма уже даже не боялась, что будет выглядеть глупо, настолько ей было страшно остаться одной со своими переживаниями и сомнениями.

Когда муж сел рядом, Эмма снова не смогла сдержать радостного вздоха. Ей было даже чуточку неловко за все свои страхи. И действительно, разве можно бояться совместных ночей, когда рядом такой заботливый человек? Сейчас Генрих напоминал жене отца, который когда-то точно также приходил к ней в комнату, особенно, когда она болела, брал за руку и рассказывал о том, как они будут веселиться, когда его малышка Эмма поправится.
Оправив наконец-то сорочку, укутавшись в одеяло и вновь взяв супруга за руку, она изо всех сил старалась не вспоминать более о том, что произошло между ними. Да, муж обещал, что это будет повторяться довольно часто, а она так и не решилась уточнить, насколько именно, но сейчас Эмма почему-то была уверена, что следующий раз будет ещё не скоро, совсем как школьник, которому в начале каникул трудно поверить, что начало следующего учебного года неизбежно.
Предложение Генриха посетить приём оказалось неожиданным и в тоже время заманчивым. Леди фон Ланге и не думала никогда скрывать своей любви к танцам, а во время тех редких раутов, на которые они выезжали, будучи помолвленными, выяснилось, что и жених её отменно танцует. Правда, тогда Эмма ещё совсем не знала своего будущего супруга, робела до дрожи, когда он протягивал ей руку, приглашая на вальс, а во время самого танца не могла вымолвить ни слова. Теперь же, проникнувшись искренней симпатией к человеку, который окружал её заботой и вниманием на протяжении всей недели, был ласков и терпелив во всём, она была уверена, что не будет испытывать того робкого стеснения, мешавшего порой лишний раз улыбнуться.
- Наше уединение нисколько не тяготит меня, сер Генрих, но я была бы очень рада, если б мы действительно поехали на приём. Мы с Вами не танцевали с самой свадьбы, - с лёгкой укоризной произнесла Эмма, искренне не замечая проскальзывающие в голосе нотки кокетства. - Как Вы думаете, местное общество не сочтёт моё лиловое платье слишком открытым?
Говоря всё это, девушка уже чувствовала, как медленно, но верно, начинают слипаться глаза. Перевозбуждение, волнения и непривычная физическая нагрузка сделали своё дело, и теперь леди Эмма, немного успокоившись от заботы и увещеваний супруга, засыпала буквально на глазах.

Когда Эмма под руку с мужем вошла в бальную залу виллы Бруни, от былого смущения не осталось и следа. Восторженные слова Генриха, которыми он сопроводил своё появление на пороге комнаты супруги, окончательно убедили леди фон Ланге в том, что платье великолепно. Она никогда не скрывала любви к красивым вещам, но сегодня, одеваясь для бала, заметила, что делает это с куда большей тщательностью и старанием, чем когда бы то ни было, потому что впервые в жизни делала это не только для себя.
Не привыкшая к столь откровенным комплиментам, Эмма не смогла скрыть смущения, когда супруг одобрил её выбор. Его прикосновения к талии и плечам всё ещё смущали, потому что напоминали о той ночи, повторение которой так страшило его молодую жену своей неизбежностью.
Местное общество сначала слегка удивило леди фон Ланге. По мнению уроженки Лондона, дамы в Линьяно смеялись слишком громко, да и сами разговоры были заметно живее, чем дома, где, обменявшись парой вежливых фраз, полагалось расходиться, чтобы не надоедать собеседнику излишним вниманием. Но вскоре Эмма перестала обращать внимание на подобные мелочи. Она уже и припомнить не могла, когда ей в последний раз доводилось столько танцевать. Ведь после помолвки матушка очень зорко следила за тем, чтобы ничто не могло запятнать её репутацию.
Известие о состязании, которое затеял супруг, невольно встревожило. Прекрасно понимая, что это не дуэль в изначальном смысле этого слова, Эмма всё равно испытывала вполне понятное беспокойство, которое испытывает всякая женщина, не имеющая об оружии ни малейшего представления. Нисколько не боясь возможного проигрыша мужа, она переживала, как бы не произошло ещё одного несчастного случая, потому что свято была уверена, что порох может взорваться абсолютно в любой момент.
- Сер Генрих, Вы уверены, что эта забава необходима? - взволнованно прошептала она на ухо супругу, когда они вместе с остальными гостями выходили под южное звёздное небо.

Отредактировано Эмма фон Ланге (2011-08-28 04:18:44)

Легко сказать, не переживайте! Эмма даже не знала, за кого она волновалась больше: за мужа, у которого впервые видела в руках оружие, или за несчастного лакея, который, как оказалось, рисковал больше всех. При каждом новом выстреле госпожа фон Ланге вздрагивала, ожидая услышать крик несчастного слуги, но каждый раз раздавались лишь аплодисменты и восторженные возгласы гостей. Когда же стрелял Генрих, она и вовсе зажмурилась, как делала всегда в моменты отчаянного испуга. Эмма даже не поняла, что победителем в соревновании вышел именно её муж, когда тот заставил её открыть глаза, тронув за плечо.
- Что за варварская забава, сер Генрих! - произнесла она одновременно и с досадой, и с облегчением, когда супруг протянул ей бокал шампанского. - А что, если бы мистер Бруни попал в лакея? - о том, чтобы такое мог сотворить её муж, и речи быть не могло, тем более, при всём неодобрении забавы в целом, Эмма не могла не гордиться победой супруга.
Вскоре гости начали потихоньку разъзжаться. Чета фон Ланге покинули виллу Бруни одними из последних. Синьора Клаудия явно симпатизировала молоденькой и явно неопытной иностранке, а потому никак не хотела отпускать супругов, пока Генрих не дал согласие всенепременно приехать к ним ещё раз в самое ближайшее время.
- На следующей неделе мы устраиваем благотворительный базар, леди Эмма, - щебетала хозяйка дома. - Это уже традиция. Вся выручка идёт в детские приюты и в общества помощи сиротам и вдовам. Это, конечно, не так весело, как сегодняшний вечер, но тоже очень мило. Вы могли бы помочь мне с чайным столом. И синьора Элеонора ди Альберто будет от Вас в восторге, я Вам это обещаю!..
Эмма лишь робела от такого напора, но отказываться не смела. Ей и вправду понравились эти милые люди, и она была совсем не против увидеться с ними ещё раз. Наконец, распрощавшись со всеми, супруги остались одни в тесном экипаже, который вёз их в сторону виллы, снятой Генрихом на время их пребывания в Линьяно. Немного уставшая от всех событий вечера, леди Эмма осторожно положила голову на плечо мужа и тихо проговорила:
- Какие славные люди эти Бруни, не правда ли? Вы же не будете против, если я помогу синьоре Клаудие с благотворительным базаром?