Тон Генриха недвусмысленно дал понять, что его супруга перегнула палку. Её робкое желание отсрочить неизбежное было воспринято как попытка сопротивления, и результат, по мнению леди фон Ланге, не заставил себя ждать - муж явно был недоволен её реакцией. Мгновенно притихнув и не решаясь больше ни то что настаивать на своём, но и просто произнести хоть слово, Эмма лишь тихонько вздыхала, не смея убрать руку из ладоней супруга, хотя сейчас больше всего на свете хотелось забраться в самый дальний угол экипажа. Обещание явиться к ней в спальню через три часа и вовсе было воспринято, как приговор. И снова Эмма не проронила ни слова, боясь ещё больше рассердить супруга паническими нотками в голосе.
Время, отведённое на то, чтобы она могла привести себя в порядок и подготовиться к ночному визиту супруга, тянулось, словно заговорённое. Снова встревоженной девушке уже даже хотелось, чтобы всё свершилось поскорее, потому что сейчас ей казалось, что постоянно думать об этом, зная, что тебя ожидает, чуть ли не тяжелее, чем сам предмет размышлений. Обычно любившая понежиться перед сном в горячей ванне, на этот раз Эмма не провела в ней и десяти минут, потому что вид собственного обнажённого тела снова и снова напоминал о том, что будет происходить буквально в самое ближайшее время.
Облачившись в ночную рубашку и забравшись под одеяло, Эмма непрерывно думала о том, к чему приведёт её вольность, допущенная в экипаже. Генрих вполне мог решить, что и так возился с ней слишком много, утешая, уговаривая и предупреждая. Её предостерегали, что нельзя перечить, она не послушалась - и вот результат! Да, муж обещал, что постарается не делать ей больно, но ведь это было до того, как Эмма попыталась возражать (в её возбуждённом воображении собственные слова казались уже чуть ли не самым настоящим бунтом) и настаивать на своём. Может, теперь Генрих решит, что был слишком снисходителен и тогда... "Господи, если мне было больно, когда он изо всех сил старался быть осторожным, то что же будет, когда он решит, что пора прекратить поблажки, потому что я их не ценю?!" - подумав так, Эмма пришла в ужас.
Леди фон Ланге с детства учили, что за свои оплошности надо нести ответственность, а потому она видела из сложившейся ситуации лишь один выход. Когда горничная покинула спальню, задёрнув шторы и погасив все лампы, Эмма сидела на кровати, трясясь от страха едва ли не больше, чем в прошлый раз, и пребывая в полной решимости стойко вытерпеть сегодня всё, что предстоит.

Эмма была уверена, что муж до сих пор сердится за опрометчивые слова, сказанные в экипаже. Была готова извиниться, хоть и сомневалась, что сейчас подходящий для этого момент. В прошлый раз всё происходило в полнейшей тишине, если не считать ласковых утешений супруга, а потому Эмма всерьёз сомневалась, стоит ли сейчас заикаться о чём бы то ни было. Молчать и делать, что велят - может, супруг простит её за терпение?
Однако же поведение Генриха несказанно удивило его испуганную супругу. Поразительно, но он вёл себя так, будто бы ничего не произошло: снова был предельно осторожен и ласков, снова шептал слова утешения, уговаривал не бояться. От такого поворота событий, Эмма, уже и сама считавшая себя виноватой, сначала опешила, а в следующее мгновение прониклась к мужу такой благодарностью, какой раньше не испытывала ни к кому в жизни.
Последние слова Генриха окончательно растопили лёд. Он опять обещал, что будет осторожным, опять заверял, что не причинит вреда, а она опять не верила, сомневалась и противилась, пусть и не открыто, но он же не мог не чувствовать, как напрягалась супруга от любых объятий или прикосновений. Сейчас же буквально впервые за их совместные ночи леди Эмма чувствовала стыд не из-за неловкости ситуации или слишком высоко задранной сорочки, а из-за того, что всё это время она думала только о себе, о своих чувствах и ощущениях, в то время как Генрих ни на секунду не забывал о супруге, возможно, в чём-то ущемляя и свои желания.
Мгновенно позабыв о том, что, возможно, опять делает что-то совершенно  неуместное, Эмма, повинуясь сиюминутному порыву, вывернулась из объятий мужа, в кромешной темноте повернулась к нему лицом и сама, без принуждения и уговоров, прильнула Генриху, как можно крепче обвивая руками его плечи.
- Я верю, верю Вам! Я... я больше не буду бояться, - с неожиданным жаром прошептала Эмма, впервые за это время сумевшая расслабиться от того, что просила и получала прощение.

Эмма была поражена переменой собственных ощущений. Казалось, Генрих повторил всё в точности то же самое, что и несколько дней назад, но у его молодой жены было впечатление, что тогда всё это происходило не так и даже будто-бы не с ней. Всё те же острожные движения уже не приносили тянущей боли.
Признаться в том, что действия супруга доставляли чуть ли не самое настоящее удовольствие, Эмма пока не могла даже самой себе. Слишком крепко сидело в ней всё то, что с детства внушали матушка и гувернантка маленькой леди. Оставаться наедине с мужчиной - непозволительно, обнажаться в присутствии кого бы то ни было - недопустимо, позволять дотрагиваться до открытых частей тела - верх неприличия. И сейчас, когда они с Генрихом нарушали все эти запреты и правила, леди фон Ланге испытывала не приличествующий своему воспитанию стыд, а совсем наоборот. Как ни парадоксально это может показаться, но Эмма стала раскаиваться в том, что не раскаивалась.
Правда, чувство это пришло, когда всё уже закончилось. Лёжа под мужем и испытывая, как и в прошлый раз, невероятную усталость, будто бы её заставили долго идти пешком, она вдруг поймала себя на мысли, что уже не будет так расстраиваться, когда Генрих сообщит о следующем ночном свидании. И это при том, что порядочной женщине такое обращение не может понравиться априорно, ведь они с мужем сейчас нарушили практически все правила приличия!
Будучи немного осведомлённой относительно различия в социальном положении женщин, леди Эмма прекрасно знала, дамы какого сорта могли получить удовольствие от подобного обращения. Без сомнения, знал это и Генрих. Вывод напрашивался сам собой.
Мгновенно забыв о только что испытанном удовольствии и панически боясь того, что муж теперь будет считать её чуть ли не бордельной развратницей, Эмма тихо проговорила, даже не думая скрывать новых внезапных страхов:
- Господи, я же не такая!

Слава Богу, Генрих не требовал ответа на свой первый вопрос. От одной мысли, что подобное пришлось бы произносить вслух, щеки Эммы тут же вспыхнули, и ей оставалось только радоваться царившей вокруг темноте. Однако следующие слова супруга заставили её заволноваться по иной причине. Сама мысль о том, что всю жизнь тебя обманывали ближайшие люди, казалась кощунственной. Но и в то, что Генрих, такой заботливый и нежный, сейчас врал, верилось с не меньшим трудом.
- Матушка никогда не лгала мне! - с неожиданным жаром чуть ли не вскрикнула Эмма, приподнимаясь на локтях и разворачиваясь в сторону сидевшего на кровати мужа. Правда, в следующую секунду она вспомнила, что полностью раздета, а потому тут же снова вытянулась на животе, хотя, казалось бы, после двух ночей, проведённых вместе, стесняться было действительно глупо.
Больше возразить на слова супруга было нечего. Сложно отрицать полученное удовольствие после столь недвусмысленных стонов. Да и к тому же, их союз был освещён церковью и благословлён родителями. Так, может, Генрих прав, всячески уговаривая свою молодую жену перестать корить себя за испытываемые ощущения?
- Я... я постараюсь не смущаться. Просто, со мной... меня такой... со мной такого ещё не было.
От былого раздражения супруга, кажется, не осталось и следа, из чего Эмма сделала вывод, что полностью загладила свою вину за сопротивление в экипаже. Слова же о том, что мужу хорошо с ней, и вовсе стали чуть ли не лучшим подарком за всю их пока ещё короткую семейную жизнь. На радостях хотелось, как и в прошлую ночь, прижаться к супругу, но отчаянно стеснявшуюся девушку останавливало отсутствие на ней какой бы то ни было одежды.
- Мне уже можно одеваться? - казалось бы, невпопад спросила она, всё ещё свято веря в материнские наставления, согласно которым в такие моменты нужно делать исключительно то, что велят.

Если бы кто сказал ещё каких-то несколько часов назад, что очередное исполнение супружеского долга будет столь приятным, Эмма бы лишь недоверчиво посмотрела в ответ. Однако же отрицать очевидное было бессмысленно: ей было хорошо с Генрихом, и во время, и после.
С нескрываемым облегчением накинув сорочку, леди фон Ланге поспешно, словно боясь, что он снова засобирается уходить, устроилась на груди у мужа и тихонько слушала невероятные истории про полёты и небеса. Казалось, что Генрих, как и когда-то отец, рассказывал Эмме совершеннейшие сказки, но не верить супругу она уже не могла. Всё, что он говорил, оказывалось правдой: и обещанное удовольствие, и постепенное избавление от стыда, и вообще всё, что бы он ни пообещал ей. Так почему не оказаться правдой и историям о дирижаблях? Под рассказы мужа Эмма постепенно погрузилась в сон.
Пробуждение оказалось куда приятнее, чем после первой ночи. От перевозбуждения, волнений и долгих разговоров леди фон Ланге проснулась довольно поздно и первый раз в жизни опоздала к завтраку. Поспешно одеваясь, она думала только о том, как была вчера не права, расстроив супруга, и как же ей было хорошо этой ночью. Побоявшись лишь навредить своими извинениями во время их близости, Эмма вдруг поняла, что это нужно сделать сейчас. Нужно было обязательно показать Генриху, что она признала его правоту и больше никогда в жизни не позволит себе ничего подобного. А потому, спустившись в столовую и застав супруга уже сидящим за столом, леди фон Ланге совершила совершенно неожиданный поступок, а именно, поспешно подошла и как можно крепче обняла мужа, стараясь не обращать внимания на вытянувшееся от удивления лицо прислуживавшей за столом горничной.
- Простите меня за вчерашние слова в экипаже. Я была не права, - сказала она так тихо, чтобы слышал только Генрих.