Прежде чем решиться, Эмма долго всматривалась в темноте в очертания супруга, лежавшего рядом. Сделать то, что она задумала, было не легко, и теперь, когда, казалось бы, отступать было поздно, женщина словно окаменела, будучи не в силах ни отказаться от своей затеи, ни пойти до конца.
И дело было не только в том, что она обещала. Не пытаться увидеть его лицо - это было единственное, о чём попросил её Генрих в первую же их совместную ночь, взамен же он был добр, нежен, ласков и терпелив. Через полгода совместной жизни Эмма уже прекрасно понимала, что в замужестве так повезло далеко не всем, и что пример её родителей - это, скорее, исключение, а не правило, существующее в мире, где брак по расчёту не был чем-то из ряда вон. Тем больше следовало ценить то, что было между ними с Генрихом. А взамен он просил так мало... И одновременно так много.
Леди фон Ланге перевела взгляд с силуэта мужа на небольшой масляный фонарь, который до поры до времени был спрятан в прикроватной тумбочке. Сложно сказать, когда именно Эмма впервые стала задумываться о том, что скрывает маска мужа. Во время первой близости она была слишком сосредоточена на собственных эмоциях и ощущениях, чтобы замечать какие-то странности. Да ей, в силу неопытности, и сравнивать было не с чем. Однако же потом, когда стесняться было больше нечего, а моменты уединения приносили только удовольствие, проснулось любопытство. Всё чаще леди Эмма пыталась дотронуться до лица супруга, всё чаще приходилось Генриху напоминать жене о данном в самом начале обещании. Это останавливало в моменты наивысшего блаженства, но, с другой стороны, лишь подогревало желание докопаться до правды, когда супруг покидал её спальню.
"Неужели он так не доверяет мне, так сомневается в моей любви и привязанности, что не готов показать мне то, что скрывается под этой страшной маской?!" - сколько раз она хотела высказать эти слова в лицо, которого никогда не видела, и каждый раз лишь робко тянулась в темноте руками, которые Генрих каждый раз осторожно перехватывал и шёпотом напоминал о её обещании.
- Прости, милый, я не смогу быть тебе хорошей женой, пока между нами есть секреты, - прошептала Эмма, наконец-таки решившись зажечь лампу. Возможно, некое чувство сродни детской обиде, двигало ею сейчас ничуть не меньше, чем любопытство. Казалось несправедливым, что она сама была перед мужем, как на ладони, тогда как Генрих всегда был полон секретов и тайн, и всякий раз словно ускользал от неё к своим дирижаблям.
Слабый огонёк в лампе постепенно набрал силу, и Эмма дрожащей рукой поднесла светильник поближе к спящему мужу. Увиденное не просто ошеломило или испугало, а привело в полнейший ужас. То, что лежало на подушках, не было, просто не могло быть её мужем. Да это и человеком быть не могло! В следующее мгновение Эмма осознала, что это только что дотрагивалось до неё, обнимало, называло своей... Да она и была его! Навсегда прикована к этому монстру узами брака, до самой смерти вынужденная мириться с тем, что принадлежит чудовищу...
Из груди вырвался практически животный стон, лампа выпала из предательски дрожащей руки, и Эмма опрометью бросилась прочь из спальни, не разбирая дороги и преследуя единственную цель - оказаться как можно дальше от собственного мужа.

Чудовище преследовало её по пятам. Казалось, от его голоса и присутствия не будет спасения нигде. Дом, который она уже привыкла называть своим, мгновенно превратился в логово дракона, а пытавшиеся остановить слуги - в злобных прислужников чудовищного  монстра. На все попытки хоть как-то задержать её и успокоить леди Эмма лишь ещё больше сопротивлялась  бежала дальше, не разбирая дороги. Но разве можно было скрыться от разбуженного её неосторожностью чудовища?
Забившись в самый дальний угол какой-то комнаты, Эмма с ужасом слышала всё приближающийся голос Генриха, а когда увидела повернувшуюся дверную ручку, в панике закрыла лицо руками - ещё раз взглянуть на то, что заменяло мужу лицо, она сейчас не могла.
Первые же слова супруга были прерваны очередным отчаянным воплем:
- Замолчи! Чудовище! Монстр! Выродок! Как, как ты мог так со мной поступить?! За что, за что всё это? - сейчас Эмма, напуганная до полусмерти, пока не могла осознать, что сама разрушила хрупкий мир, что старательно оберегал муж. В этот момент, когда перед глазами всё ещё стояло изуродованное взрывом лицо, она не могла думать ни о чём, кроме того, что волею судьбы оказалась на всю оставшуюся жизнь привязанной к этому... куску говорящего мяса... Другого определения Эмма была просто не в состоянии подыскать.
Да и все прочие слова, казалось, закончились. Она лишь продолжала вжиматься в угол комнаты, словно желая просочиться сквозь стену, и истерически всхлипывала.

Она не слышала его. Не хотела и не могла. Сложно сказать, что двигало ей сейчас. Страх, отвращение, обида на то, что правда оказалась такой неприглядной - всё это переплелось в перепуганной душе так тесно, что Эмма и сама не могла бы с уверенностью ответить, почему физическое уродство супруга напугало её до такой степени отчаяния.
Сейчас ей казалось, что весь мир против неё, что её пребывание в этом доме - результат какого-то чудовищного заговора, составленного родителями и этим чудовищем. Теперь понятно, почему никто не верил в их привязанность друг к другу. Как можно любить человека без лица?
- Не прикасайся ко мне! - в панике вскрикнула Эмма, буквально кожей почувствовав приближение супруга. - Не надо, не трогай, - уже чуть тише, но с прежней дрожью в голосе добавила она.
Наконец-таки осознав, почему прикосновения Генриха ночью так отличались от тех, что случались посреди бела дня, когда руки его были скрыты мягкими перчатками, она ещё раз содрогнулась от ужаса и отвращения. Если бы ещё пару дней назад кто-нибудь сказал, что леди Эмма будет испытывать к мужу именно эти чувства, она просто рассмеялась бы в лицо. Однако же сейчас всё обстояло именно так.
- Не... н-не надо, не надо, я не хочу, пожалуйста, за что ты так? - как заведённая, повторяла она сквозь рыдания, будто бы Генрих приближался к ней с топором.

"Почему он всё ещё здесь? Ему что, нравится мучить меня?", - думала Эмма, всё ещё сотрясаемая крупной дрожью. Руки от лица она уже убрала, но глаза открыть так и не решалась - слишком ужасным оказалось лицо мужа, едва освещённое тусклой лампой.
Сейчас поверить в то, что Генрих действительно не хотел причинять ей вред, было невозможно. Услышать доводы разума леди фон Ланге в этот момент была просто не в состоянии, а холодный голос мужа лишь подтвердил её безрадостные догадки. Эмма была уверена, что только сейчас супруг показал свою истинную сущность, что всё, что было между ними до этого рокового мгновения, было лишь притворством, каким-то невообразимым колдовством, да чем угодно, только не настоящими чувствами!
- Замолчите! Слышите, замолчите, я не хочу, не могу Вас слышать! - опять что есть мочи закричала она, в подтверждение своих слов закрывая ладонями уши.
Эмма не верила в то, что говорил муж. Ей казалось, что раньше она находилась будто-бы под гипнозом. И сейчас очень боялась, что снова окажется под этим странным заклятием, если позволит Генриху сказать то, что он так отчаянно хотел.
Однако же и молчание, повисшее следом, оказалось практически невыносимым. Поднять глаза (да даже и просто открыть их) Эмма так и не решилась, и вместо этого с какой-то болезненной решительностью проговорила, медленно опуская руки и обнимая колени:
- Если бы Вы действительно заботились обо мне, то никогда в жизни не взяли бы меня в жёны, - сказав это, леди фон Ланге опять горько разрыдалась.

Из слов мужа Эмма поняла только, что он во всём обвиняет её. Можно подумать, что это она была виновата в том несчастном случае, превратившего лицо Генриха в страшную маску, можно подумать, что кто-то особенно спрашивал её согласия перед тем, как отправить мисс Хитклиф к алтарю, можно подумать, в их первую совместную ночь фон Ланге отступил бы, вздумай она сопротивляться! А теперь ей предлагалось взять на себя ответственность за всё, что между ними происходило и происходит. От этой чудовищной несправедливости Эмма зарыдала ещё громче.
- Замолчите! Я... я не хочу, я не могу всё это слушать! Мне страшно, мне плохо, я боюсь Вас, а Вы лишь продолжаете издеваться надо мной! - сквозь слёзы простонала Эмма.
О том, что будет дальше, она не задумывалась. Главным сейчас было - хоть чуть-чуть успокоиться, и, может быть, тогда образ изуродованного лица перестанет мерещиться даже перед закрытыми глазами до смерти перепуганной девушки. Она опять вся съёжилась в углу, пытаясь закрыться руками не только от только что увиденного, но и от назойливых, доставлявших лишь дополнительную боль слов супруга.
- Пожалуйста... Уйдите... Я не могу, - совсем тихо проговорила Эмма, как только рыдания чуть поутихли. Сейчас ситуация  чем-то напоминала первую брачную ночь, когда леди фон Ланге покорно ждала, когда всё закончится, и можно будет хоть немного прийти в себя в спасительном одиночестве.

- Вы не понимаете? Мне плохо, я не могу, не хочу быть сейчас здесь! - Эмма снова сорвалась на крик. Генрих задавал вопросы, ответов на которые у неё просто не было. Что она могла ему сказать, зажавшись в углу, в одной сорочке, пытаясь скрыться от ужасного лица мужа, которое всё никак не хотело исчезать, даже несмотря на зажмуренные глаза?
Кажется, этой ужасной сценой они умудрились перебудить весь дом. За дверью были слышны встревоженные голоса слуг, кто-то интересовался, что стряслось, и не пробрались ли в дом воры. "Господи, ещё и этого не хватало!" - в отчаянии подумала Эмма, живо представляя  себе, как этот случай будет с удовольствием обсуждаться на кухне или в прачечной. Сэр Генрих и его молодая супруга полночи играли в догонки в ночных сорочках!
А фон Ланге всё никак не хотел сжалиться и уйти, всё продолжал обвинять её в чём-то... Да разве виновата она, что ей страшно? Он же сам видел слёзы на щеках невесты, когда поднял полупрозрачную фату. Воспоминания о свадьбе напомнили Эмме о словах мужа, которые она сейчас неожиданно вменила ему в вину:
- Вы... Вы обещали, что всё будет хорошо, а что теперь?
Ответ на этот вопрос был уже не нужен. Осознание неправоты всех обвинений, что выплеснул на супругу Генрих, привело к решительным действиям. Открыв глаза и вскочив на ноги, вновь увидев обезображенное лицо мужа, Эмма болезненно вскрикнула и опрометью кинулась из комнаты обратно, к себе в спальню. Бежала, не останавливаясь, игнорируя все попытки слуг задержать её и узнать, что случилось.
В относительной безопасности она почувствовала себя только тогда, когда повернула ключ в двери своей спальни. Надеялась, что Генрих не будет ломать дверь. Но даже наедине с собой не получалось забыть ни его слова, ни лицо, а потому Эмма в отчаянии снова разрыдалась, не зная, куда и как спрятаться от этого кошмара наяву.

Слухи о том, как сэр Генрих громил гостевую спальню, быстро разнеслись по всему дому, а перепуганная Эмма, всё ещё ожидавшая, что разгневанный супруг может ворваться к ней в любое мгновение, и вовсе представляла эту сцену куда ярче, чем всё было на самом деле. Будучи уверенной в том, что, останься она тогда рядом с Генрихом, наверняка досталось бы и ей, леди фон Ланге открывала дверь лишь своей горничной Эбби, приносившей госпоже подносы с едой, до которой измученная переживаниями и бесконечными истериками девушка практически не дотрагивалась.
Больше всего Эмма боялась, что в одну из ночей Генрих просто появится на пороге спальни и напомнит ей о том, что, невзирая на все скандалы и перипетии, они всё ещё муж и жена, она всё ещё обязана его слушаться. В том, что у неё получится, как до той злополучной ночи, безропотно лечь на подушки, Эмма сильно сомневалась, равно как и в том, что Генрих будет стараться, как раньше, чтобы близость была в радость им обоим.
- Леди Эмма, сэр Генрих, как и Вы, совсем не выходит к столу. Говорят, он целыми днями пропадает на этом своём заводе... Может быть, Вы...
- Сэр Генрих делает так, как считает нужным, Эбби. А я буду делать так, как сочту нужным я. Отнеси это, я совсем не голодна.
Сказать о том, что теперь она сама себе хозяйка, было легко, но Эмма прекрасно понимала, что это лишь слова. Как ни крути, она целиком и полностью зависела от мужа-монстра, зависели от него и её родители, а потому леди фон Ланге пока лишь отсиживалась в своей спальне, уже и сама не зная, чего она боялась больше - изуродованного лица Генриха или неизвестности.

- Добрый вечер, сэр Генрих, - дрожащий голос выдавал страх и волнение. Она так и не решилась взглянуть в лицо супругу, хотя знала, что сейчас не увидит ничего, кроме кожаной непроницаемой маски. Причина визита мужа представлялась ей весьма неясной, но ничего хорошего от этой встречи Эмма не ждала. Уже осознавала, что три дня назад нарушила практически все обеты, что давала во время венчания, но ничего поделать с собой не могла - к фон Ланге она сейчас не испытывала ничего, кроме страха, граничившего с паническим ужасом.
Именно это чувство и заставило Эмму оставить дверь незапертой после того, как Эбби передала желание Генриха нанести ей визит. Боялась, что замок не остановит мужа, и последующая сцена будет ужасной. Впрочем, и не чиня супругу препятствий на входе, леди Эмма не испытывала иллюзий по поводу того, что сейчас услышит. Надеялась только, что Генрих и сам не захочет отчитывать жену, понимая бесполезность сего действия. Радовало уже и то, что супруг был не в ночной одежде. Значит, об исполнении супружеского долга пока речи не шло. "Кажется, в моей жизни настал тот момент, когда нужно учиться радоваться даже таким поблажкам и мелочам", - невольно подумала Эмма, всё ещё теряясь в догадках, зачем Генриху вообще понадобился этот разговор. Разве он уже не сказал ей всё, что хотел, тогда, когда она в слезах корчилась в углу?
- Мне сказали, что Вы хотели о чём-то со мной поговорить, - полувопросительно-полуутвердительно проговорила Эмма лишь для того, чтобы нарушить гнетущую тишину, повисшую в комнате сразу же, как только супруги обменялись дежурными приветствиями.

Отредактировано Эмма фон Ланге (2011-09-28 01:57:44)