- Всё... всё в порядке... Всё хорошо, - несмотря на это заверение, голос Эммы заметно дрожал.
Решиться на утренний визит в спальню мужа было в сотню раз сложнее, чем поднести к его лицу лампу почти три года тому назад. С самого момента их примирения она мечтала об одном - доказать мужу, что приняла и любит его таким, какой он есть, что больше не боится его изуродованного лица. Способ сделать это, по её мнению, был только один.
Только вот уговорить супруга ещё раз показаться на глаза жене без маски было делом невозможным. Согласившись с доводами свекрови, что в первую очередь нужно думать о здоровье малыша, Эмма так и не решилась попросить Генриха не выключать свет вечером, отложив эту просьбу на потом, когда ребёнок уже появится на свет.
Однако же и после знаменательного события в семье фон Ланге решимости у леди Эммы не прибавилось. Сначала она откладывала нелёгкий разговор с мужем, потому что была слаба после тяжёлых и изнурительных родов. Ещё бы, ведь кто бы мог подумать, что долгих девять месяцев она носила под сердцем не одного, а двух малышей! И, несмотря на то, что Мартин и Манфред родились крепкими и здоровыми, их матушка изрядно намучилась, прежде чем услышала первые крики своих сыновей.
Доктора строго-настрого запретили леди фон Ланге волноваться и переутомляться, и под этим благовидным предлогом она день за днём откладывала свою просьбы и откровенный разговор. Возможно, так тянула время, потому что в глубине души понимала, что Генрих никогда не согласится на повторение той страшной сцены, и даже понимала супруга, потому что разве можно было верить в её искренность после всех тех слов, что она ему наговорила в приступе ужаса?
В это утро Эмма внезапно поняла, что такими темпами никогда в жизни не исполнит задуманного, а потому буквально заставила себя прийти этим утром в спальню Генриха за час до появления мистера Дина. Ужасно боялась пропустить нужное время и за всю ночь так и не заснула, наплевав на предписания врачей. И теперь сидела на краю кровати Генриха, боясь лишний раз пошевелиться.
Пока муж спал, у Эммы была возможность вдоволь насмотреться на его изуродованное лицо, и, вглядываясь в почти неузнаваемые черты, она никак не могла понять, что же её так испугало тогда, два с половиной года тому назад, и как она могла забыть из-за этого зрелища всю заботу и любовь, которую супруг дарил ей, практически ничего не требуя взамен. Кажется, она могла бы вечно смотреть на спящего мужа, если б не проклятый Орландо, так некстати его разбудивший. И вот теперь леди Эмме предстояло как-то объяснять причину своего появления в этой комнате, а значит, откладывать серьёзный разговор и дальше было невозможно.
- Прости, я... я не хотела будить тебя, - пролепетала она, боясь, что Генрих сейчас разозлиться и выставит жену вон.

Слава Богу, он не стал кричать и выставлять её вон! Однако Эмма подозревала, что подобная реакция была лишь следствием шока, и когда Генрих немного придёт в себя, то выскажет жене всё, что думает по поводу её своевольной выходки. А потому нельзя было упускать ни минуты.
Но язык словно прилип к нёбу. Леди фон Ланге не могла вымолвить ни слова, лишь опасливо и настороженно всматривалась в лицо супруга, пытаясь угадать по этой застывшей маске тот момент, когда он начнёт сердиться.
- Я... я соскучилась, - тихо проговорила Эмма, так и не уняв дрожи в голосе. Надо сказать, что сейчас ей даже врать не пришлось, она действительно тосковала по обществу Генриха, который последнее время целыми днями пропадал на заводе, так как подготовка к запуску "Вайсфогеля" шла полным ходом. Эмма старалась не показывать своё недовольство, ведь муж и так практически ни на шаг не отходил от неё во время беременности, а теперь, когда с мальчиками неотлучно были няни и кормилицы, столь частое присутствие фон Ланге и не было обязательным. Да и врачи, опасаясь за здоровье леди Эммы, с трудом перенесшей двойные роды, советовали пока избегать супружеской близости. Но она всё равно ужасно тосковала и страдала от того, что, несмотря на примирение, последнее единение, хоть и подарило им двух прекрасных сыновей, было столь унизительно.
- Только, пожалуйста, не сердись! - внезапно добавила Эмма, подумав об истинной причине своего появления в спальне мужа.

- Ты правда не сердишься? - робко спросила Эмма, с готовностью отвечая на объятие мужа. Слишком долго она ждала этого момента, слишком долго корила себя и винила во всём, что между ними произошло.
Как ни странно, этот необычный визит оказался чуть ли ни первым разговором наедине после рождения детей. Вокруг Эммы постоянно был кто-нибудь из слуг или родственников, а просить мужа, как и во время беременности, ежевечерне приходить к ней в спальню, она не решалась, зная, как в последнее время устаёт муж.
- Мы живём в одном доме, но я так редко тебя вижу, - ещё тише проговорила Эмма, с готовностью обнимая мужа. - Ещё чуть-чуть - и мне станет казаться, что ничего не изменилось, и ты меня так и не простил.
Она никак не могла решить, как лучше сказать то, ради чего, собственно, и пришла в спальню к мужу, и надеялась,что Генрих сам всё поймёт, ведь она же не кричит, не убегает, не зовёт слуг на помощь..
- А через час сюда придёт мистер Дин, и ты опять спрячешься от меня за этой непроницаемой маской, - прошептала Эмма в самое ухо Генриха. Она не хотела упрекать, старалась тщательно взвесить каждое слово, что срывалось с губ, но всё равно отчаянно боялась обидеть или рассердить Генриха любым упоминанием о его уродстве и в тоже время не могла молчать.

Отредактировано Эмма фон Ланге (2011-09-29 02:54:13)

- Я хочу, чтобы ты обходился без неё наедине со мной, - неожиданно твёрдо произнесла Эмма, выбираясь из объятий супруга и пристально глядя на него, чтобы он мог убедиться в серьёзности слов жены.
То, что он сказал про собственные страхи и неуверенность, леди фон Ланге пропустила мимо ушей, ибо, во-первых, была с этим полностью согласна, а во-вторых, не могла позволить себе терять ни секунды драгоценного времени, что им оставалось наслаждаться обществом друг друга, на бессмысленные препирательства.
- Тогда, когда... когда я... с той лампой... Я была не готова, а ты был прав, что не шёл на поводу у моих капризов. Но теперь всё иначе, я... После переезда в тот дом мне поначалу снились кошмары, а потом... потом... - Эмма никогда и никому не рассказывала о тех снах (Ещё бы! Кто угодно смутился бы от их откровенности!), более того, рассказывать об этом Генриху оказалось куда сложнее, чем казалось поначалу, однако же она просто не видела иного доказательства тому, что действительно не боится.
- Мне стали сниться те... те ночи на Линьяно, почти каждый раз, - леди Эмма, густо покраснев, снова умолкла, будто бы давая супругу возможность до конца осознать всю степень распущенности своей жены, а потом опять собралась с духом и добавила самое главное:
- В этих снах ты всегда был без маски...

По выражению лица, точнее, того, что от него осталось, было очень трудно понять, в каком Генрих настроении, поэтому Эмма могла ориентироваться только на его голос. Однако же сейчас, пытливо всматриваясь в глаза супруга и испытывая при этом волнение чуть ли не большее, чем в первую браную ночь, Эмма никак не могла разобрать, что он вкладывал в это короткое "хорошо". Решил пойти по пути наименьшего сопротивления и попросту не спорить с недавно родившей женой? Но это было так непохоже на её упрямого Генриха! В то, что супруг действительно доверился ей и приоткрыл свой непробиваемый панцирь, поверить было ещё труднее.
- Хорошо? - всё ещё не веря в происходящее, проговорила леди Эмма. - Ты не шутишь? Ты правда веришь мне?!
И, не дожидаясь ответа, прижалась к мужу, будто боялась, что ему надоест переубеждать супругу и он решит согласиться в том, что нет ей прощения. Однако же Генрих и не думал отталкивать не верившую своему счастью жену, а потому она, вконец осмелев, решилась на поступок, о котором и подумать не могла, когда тайком пробиралась к нему в спальню.
"Бог мой, если бы матушка видела меня сейчас, то наверняка лишилась бы чувств", - пронеслось в голове у Эммы, когда она медленно подняла голову и робко и осторожно поцеловала Генриха в уголок губ, впервые в жизни проявляя инициативу.
- Я очень, очень соскучилась, - почти умоляюще прошептала она. Хотела добавить, что их последняя близость не может оставаться такой постыдной, но вконец засмущалась и, чтобы не растерять остатков решимости, снова прижалась губами к лицу супруга.
Казалось, Генрих полностью разделял чувства и настроение жены, как вдруг тишину раннего утра безжалостно разрушил резкий звук будильника.