Оскал

Дочь рыбака Росси, Мария, пропала в ночь на пятницу, когда холодный, зимний ветер гнал с моря сырые облака. Никто не искал ее. В такое лютое время каждый боялся выйти из дома. Люди думали, что, закрыв окна и двери, сохраняют свои тела от смерти, а души - от зла. Но страх вместе с волчьим воем прокрадывался через щели и пожирал сердца.
Марии шел четырнадцатый год. Никто не вступился за нее, когда мать, словно злая мачеха, выгнала дочь из дома, дав с собой только краюху хлеба да пару рыбин, присыпанных морской солью. Так и ушла она в сумерках.
В лесу длинными иглами тянулись тени. В них пропадали остатки тепла и света. Стоном деревьев звучала колыбельная для Марии, и, зябко кутаясь в бурую шаль, брела она по узкой дороге, все больше и больше сдаваясь на милость сну.
Позади послышалось хриплое лошадиное ворчание. Незнакомец, управлявший повозкой, дернул вожжи, и лошади встали. Ничего уже не боялась Мария, когда садилась с незнакомцем рядом. Ни его молчание, ни лицо, скрытое тенью капюшона, не пугали ее.
Он дал ей выпить вина. Густое, как кровь, и терпкое, как горные травы, оно согрело Марию, а когда на щеках ее высохли слезы, незнакомец тихо заговорил. Шептал он о том, что за холмом живет ведьма, она своим колдовством наполнила сердца людей злобой.
- Убей ее, пока она будет спать, а тело изжарь в печи. – Сказал незнакомец и отдал Марии острый нож.
Слизывая с губ винную горечь, Мария спрыгнула на дорогу. Будто бы знала она, куда идти. За холмом в маленьком доме, где жила ведьма, горел огонь. Старуха впустила Марию, ни о чем не спрашивая, и легла в свою постель. Девушка, присев на скамью у очага, смотрела на пламя и вслушивалась в дыхание ведьмы. Где-то вдали завыл, жалобно надрываясь, волк, и в вое том утонули все иные звуки.
Мария выхватила из-за пазухи нож и с воплем перерезала старухе горло. Захрипела ведьма, вторым ударом Мария вспорола ей живот, как вспарывают брюхо рыбе, и упала рядом в забытьи. Очнулась она от сладкого запаха сдобы.
- Отведай моего пирога, дитя.
В мужчине, стоявшем перед нею,  Мария по голосу узнала своего попутчика. Он усадил ее за стол. Вино, которое девушка пила теперь, было еще гуще прежнего. Мария откусила кусочек пирога и удивилась, каким душистым и сладким было в нем мясо. Так вместе со страхом ушли печаль и голод.
- Теперь все будет хорошо? – Тоненьким голоском спросила Мария. – Мне так хочется спать…
А незнакомец молчал и мягко улыбался. В огне трещали поленья и кости, плавился жир.
Когда янтарно-желтые глаза мужчины стали ближе, когда он повалил девушку на кровать, залитую ведьминской кровью, она не вскрикнула даже и лишь смотрела, смотрела, широко раскрыв глаза.
Красны были ее волосы, красны были руки Марии, и губы ее пылали алым цветом. Тяжело дышал незнакомец, жарко целовал он маленькую грудь и улыбался, сильнее сжимая объятья.
- Зачем тебе такие острые зубы?
- Чтобы съесть тебя, дитя мое.
Никто не искал Марию. Никто не увидел, как агнцы смешались с волками. Через сорок дней пришла чума.

Песня.

Полночный жор

Полночный жор, полночный жор -
Святое дело для обжор.
Полночный жор, полночный жор,
Ты для меня не приговор!

Достану жирный, пряный плов,
Сыр, яйца, хлеб, колбаску и корейскую морковь
И без сомнений жалких, лишних слов
С полночным жором разделю любовь.

Полночный жор, полночный жор,
Сна сладостного моего ты вор!
Как часто ставят мне в укор,
Что я люблю полночный жор!

На ломоть хлеба сало положу, -
Листом салата сверху, хоть это и трава,
И бутербродом этим закушу...
От счастья так кружится голова!

Полночный жор, полночный жор,
Сна сладостного моего ты вор!
Как часто ставят мне в укор,
Что я люблю полночный жор!

И должное отдам я пирогам:
С картошкою, с грибами, рисом, курагой.
Их вкуса благостного в словах не передам -
От наслажденья рот мой сводит немотой.

Полночный жор, полночный жор,
Сна сладостного моего ты вор!
Как часто ставят мне в укор,
Что я люблю полночный жор!

О, пузико торчащее, привет тебе!
О, щеки круглые, вы моя отрада!
Ведь в меру полным нравлюсь я себе,
Ведь все при мне и все, как надо.

Полночный жор, полночный жор -
Святое дело для обжор!
Сна сладостного моего ты вор.
Тебя люблюююю, полночный жор!

Нимуэ

Под терпко винным саваном коры,
В объятьях дуба, в колыбели древа
Закрыл глаза до неизведанной поры
Великий Мерлин...
И в узорах неба,
В причудливо вздымающихся облаках
Он видит купола...
Нет больше сил в его руках.
Дрожит в раскидистых ветвях
Напиток золотого марева.
Уснувший воздух так тяжел,
И дневным зноем сны закованы.
А мага чтоб никто на свете не нашел,
В том призрачном лесу
Все тропы зачарованы.
Зачем, о, Нимуэ, ты, ласково к нему прильнув,
Томила нежно...
Уж лучше б ты его убила!
Зачем свой стан манящий в пляске изогнув,
Ты ни о чем на свете не просила?
Лишь бы твоим он любовался танцем,
Уйти б не мог, и ты б уйти не смела.
И пело песню водяных дорог
Твое обманчивое тело.
Его так жадно трогали лучи,
Терявшегося в листьях, солнца,
И озорной ручей и по сей день журчит,
О том, как таяли в Его руках
Волос златые кольца.
Но знал давно уж чародей Мирдин,
Как гибель близко подползла,
Что он в конце останется один,
Покинутый...
И все ж не мог держать он зла
На деву вод.
Лишь хмурился бессильно маг,
Не в силах двинуть хоть рукою,
И слушал ее легкий шаг,
Бежавший от него
Извилистой ромашковой тропою.
Он все секреты передал,
Что выманить она посмела.
Был тих ручей,
И сонно листья дуб кидал,
Когда кора его теплом согрела.
Исчезла Нимуэ...
Лишь злато-медный волосок
Остался паутинкой среди трав,
Струился света нежный сок,
И песня тихая ручья
Вплеталась в колыбельную дубрав.
Погаснет день, умрет ручей,
И все уснет до неизведанной поры.
И дни пройдут, и тысячи ночей
Проскачут мимо спящего
Под терпко винным саваном коры.
09/09/09