Дом. Это понятие давно стерлось из восприятия Лесника. Подвалы, заброшенные гаражи, в которых годами хранился всякий хлам, какие-то случайные ночлежки – все они не могли быть домом. Что-то расплывчатое, смутные воспоминания. И больше ничего.
Они не держались за руки. Шли на расстоянии. Два почти чужих друг другу человека, у которых когда-то было общее прошлое. Владимир еще больше ссутулился, пряча в воротнике старой телогрейки надсадный кашель, донимавший его последний год. На Полину он даже не смотрел. В мыслях его был проклятый мешок со смятыми банками. Его, повинуясь глупому порыву, бомж оставил в заметаемом снегом парке. Теперь вся его добыча достанется кому-то другому. В том, что мешок подберет другой бродяга, Лесник даже не сомневался.
Знала бы Полина, насколько этот человек отличается от того Владимира, который был ей знаком. Зачем она повела нищего в свой дом? Жалела ли теперь, когда он покорно пошел за ней?
Попадающиеся навстречу люди сторонились Лесника. Его время, время, когда город еще не проснулся, когда нет осуждающих брезгливых взглядов, стремительно подходило к концу. На оживленной улице бомж чувствовал себя не уютно. Многим из его собратьев было бы откровенно наплевать на это, но за все годы нищенствования Владимир так и не смог привыкнуть.
Он смотрел выцветшими от алкоголя глазами в спину Полине. Когда она узнала его, кажется, в душе что-то шевельнулось. Но вскоре эта тень узнавания, горечи потерь начала остывать, словно холодный ветер, бросающий снег им в лицо, прокрался внутрь сутулого человека, заморозив его чувства. В предложении Полины бомж Лесник видел только возможность согреться. Возможно, она нальет ему рюмочку.
Вечно жаждущий спирта змей уже начал просыпаться, требуя очередной дозы выпивки. Немое раздражение подкатывало к горлу.
На шоссе какой-то лихач на девятке с тонированными стеклами чуть было не сшиб плетущегося сзади Полины нищего. Промчался, даже не посигналив, и скрылся в снежной пурге. Лесник даже не заметил этого…
Через минут пятнадцать они свернули в один из дворов. Разрушенная детская площадка, под скамейкой множество бычков, брошенная, оставшаяся без стекол и колес «копейка». Унылая дворничиха в ярко-оранжевой куртке разгребала снег деревянной лопатой, тихо матерясь про себя.
Двор, каких множество. Даже ветру стало не интересно забавляться в этом закутке застывшего времени, и он улетел, оставив Полину с Владимиром наедине с мягко падающим снегом.

Стоило Полине открыть дверь, из темного коридора вырвался спертый воздух. Кисло запахло затхлостью и бедностью. Владимир топтался на пороге, сбивая с драных сапог налипший снег. Тот быстро таял, оставляя грязно-бурые лужицы на дощатом, облезлом полу.
В углу спал какой-то человек, источая ароматы дешевого пойла и блевоты. Лесник и сам давно уже сроднился с этими запахами, его чутье уже перестало их различать. Он только лишь позавидовал мужику. Ведь у того было, что выпить. А жажда бездомного грозила скоро перейти не просто в навязчивость, а в непреодолимое желание.
Полина что-то сказала про кухню. Лесник прикрыл за собой дверь и, не раздеваясь, поплелся туда, куда ему было сказано. За бомжом тянулись мокрые следы… В тесной и очень темной кухоньке никого не оказалось. Только два рыжих таракана деловито ползали по груде грязной посуды, сваленной в мойке. Закоптившиеся стекла окон почти не пропускали свет. На заросшей жиром газовой плите стояла большая кастрюля, в которой царственно, выставив свои белые, разбухшие тела, плавали пельмени.
Но самое главное, что на столе, покрытом исцарапанной ножом дешевой клеенке, был стакан. Граненный, слишком прозрачно-стеклянный. И на самом донышке его, едва хватая на один глоток …. Лесник не хотел брать его в руки, сжатая грубыми пальцами гладкая поверхность, вибрировала, словно жила, манила. Теплая водка пробежала по горлу благодатной струйкой. Кадык бездомного под спутанной бородой дернулся, когда тот сглотнул.
Он забыл, что такое чувство стыда. И теперь всего-навсего от одного поступка Владимир стушевался, отчего-то ему не хотелось, чтобы Полина видела, как он, воровато озираясь, пьет остатки водки из чужого стакана, как дрожат его руки. Стараясь как можно тише, Лесник поставил стакан на место.
- Да ты пей, не стесняйся. Тут все свои. В дверном проеме стояла, покачиваясь, женщина средних лет. Она была сильно пьяна. Замусоленный халат держался только на одной пуговице,  приоткрывая не очень эстетичный вид обвисшей груди.
- Стёёоопка? Накрашенный рот женщины разошелся в широкой улыбке-оскале. Где ж ты, скотина такая, шлялся? А я ж ждала, ждала тебя.

Леснику хотелось завыть. Так же, как выл сейчас Бимка, скребясь лапой в закрытую дверь заброшенного гаража, где жил хозяин. Собака не могла понять, почему ее не пускают внутрь, почему холод, воспользовавшись тем, что остыла закопченная печка-буржуйка, лезет ледяными змеями из щелей. Запах хозяина был назойлив, он манил к себе пса, заставлял снова и снова тыкаться черным влажным носом в дверь. Через час Бимка охрип, вой снизошел на самую низкую ноту и замолк. Пёсик покружился на снегу, притаптывая его, потом свернулся калачиком и улегся на землю. Если бы собаки могли плакать… Бимка крепко-крепко зажмурился….
  Он был здесь чужим. Обшарпанные стены, кое-где обклеенные пожелтевшими от времени газетами, давили на Владимира. Различные чувства боролись в его душе, нищий желал сбежать на улицу, в непрекращающийся снег. И бомж почти уже забыл, как краткий и непрошеный стыд только что робко просил не прикасаться к стакану.  Как же долго пришлось ждать Полину.
Ненависть. Она поднялось волной откуда-то из груди. Это Полина мучает его. Привела сюда, поманив остатками воспоминаний. Те несколько капель паленого пойла, которые выпил Владимир буквально только что жгли восприятие. Еще, еще! Она намеренно тянет время. Куда-то ушла, бросила.
Руки Лесника тряслись еще больше. Он чуть не выронил стопку старой одежды, протянутой ему Полиной. Хорошо, что она не видела, как покраснели глаза Владимира, как гнев и ярость искорежили одутловатое от попоек лицо. Испугалась бы? Отступила бы, узнав, как хочется ему схватить ее за волосы, ударить о заманчиво-острый край стола.
Лишь ее несмелая улыбка заставила Лесника одуматься. Что он творить, это же Поля, его Полинка. Пусть и прошло столько лет.
- Хорошо. Нищий кивнул ей, и поплелся в ванну. Его ноги хотели бежать. Вон! Как можно дальше от этого дома, от Полины, от воспоминаний.
Дверь была приоткрыта. Кто-то пользовался ванной совсем недавно. Даже свет забыли выключить. Влажные испарения наполнили агонизирующие от вновь открывшегося кашля легкие бомжа. Он бросил на полку, заставленную флаконами и бутылками из-под шампуней и чистящих средств, одежду, которую дала ему Полина.
Жажда вспыхнула с новой силой. Владимир почти навалился на шаткую полочку под зеркалом. Схватил первый попавшийся пузырек. Одеколон «Саша». Почти выдохшийся, но все еще крепкий, как любой продукт исчезнувшего государства с аббревиатурой СССР. Вкуса нищий не ощущал. Он пытался залить спиртом пожар, который жег его изнутри. Из-за трясущихся рук, бродяга больше проливал, чем пил. И ароматные струйки, источая запах старого парфюма, текли по его бороде.
- Бабайка! В дверном проеме стоял маленький черноволосый мальчик, показывая на Владимира указательным пальчиком. Испуганный ребенок прижимал к груди красную машинку без колес. Казалось, что еще мгновение, и он расплачется.

Как же может раздражать детский плач. Заткнись! Лесник мог бы рявкнуть на мальца, заставить его, наконец, замолчать, но здесь была мать ребенка. И снова это осуждение в глазах. Будто в том, что пацан испугался, был виноват Владимир. Конечно, кто же еще. Как же болит голова.
  Нищий резко закрыл дверь ванной. Деревянная преграда скрыла от него и мальчонку, и Полину, заодно приглушив звуки судорожных рыданий. Пропадите вы все пропадом. Флакон одеколона все еще зажат в руке. Бомж вернул его на полку под зеркалом. Хотя тот уже был пуст, Леснику показалось, что так будет правильнее. Что так будет…. Взгляд нищего наткнулся на опасную бритву, лежащую в уголке. Ее владелец даже не позаботился о том, чтобы смыть засохшие разводы мыльной пены.
Шалава. Успела нагулять ребенка. Лезвие, хищно ухмыльнувшись, прорезало кожу, оставив на подбородке Лесника глубокий порез, который тут же заполнился кровью. Все они такие. Руки почти не дрожали. Хотя пару глотков спирта не утолили жажды бездомного, а лишь чуть приглушили ее.
  Зеркало постепенно возвращало облик того человека, которым нищий был семь лет назад. За это время он, конечно, поизносился. На лице отразились и трудная жизнь и пьянство, да и выглядел Лесник гораздо старше своих 36 лет. Но гораздо глубже и разительнее были не внешние перемены, а то, что внутри он стал совсем другим человеком. Бомж все еще помнил свое прежнее имя. Но что осталось от Владимира кроме этого самого имени? Какие-то воспоминания. И они давали ему чудесный повод. Повод винить в том, что с ним произошло других людей. Жертва обстоятельств. Полина, Элла, родители – это все их вина. И заключалась она в чем? Да в том, что они все были живы. Что имели крышу над головой и непростительное счастье.
  Для Эллы оно заключалось в деньгах и внимании мужчин. Для Полины, скорее всего, в этом черноволосом мальчонке, которого она оберегала, как курица цыпленка. А Владимира не осталось ничего. Только промерзший гараж, в котором он надеялся переждать зиму, и кривоногий песик, почему-то увязавшийся за ним. Он ненавидел их, завидовал. И жалел себя, свою никчемную жизнь.
  Из крана хлынула рыжая от ржавчины вода. За дверью детский плач прекратился. Возможно, что замолчал ребенок давно, только Лесник не заметил этого, погруженный в свои мысли, такие же серые и нечистые, как талые воды городской весны.
Спустя полчаса Владимир вышел из ванной. Хозяйственное мыло, которым он помылся, заглушило запах нечистот, но все же не полностью. Одежда Константина Эдуардовича была ему явно маловата, поэтому Лесник не стал застегивать рубашку. Свои собственные вещи остались лежать в ванной, сваленные в кучу.
Теперь, когда на лице неизвестного дядьки не было черной косматой бороды, Вовка немного успокоился. Мальчик сидел за столом возле батареи и ел большой сдобный бублик, обсыпанный маком. Но глаза его все еще были красными и зареванными, он настороженно смотрел на Владимира, похожий на маленького и напуганного зверька.
- Поль, ты это. Извини меня. Голос Лесника звучал как-то хрипло и надсадно, будто нарочно хотел выдать мысли, посетившие нищего в ванной комнате.

Мальчонка уже успел позабыть о первом страхе, и теперь выглядел как-то по-взрослому серьезно. В ребенке угадывался мужчина, которым ему суждено стать через много лет. Владимир присел перед мальчиком на корточки и аккуратно, словно боясь раздавить тонкие косточки ладони, пожал ему руку.
- Значит тезки мы с тобой. Меня тоже Владимиром зовут. Лесник хотел было потрепать мальчика по непослушным черным вихрам, но не стал. Он понимал, что не имеет на это право. Встревоженный, как посчитал нищий, взгляд Полины пронзал насквозь и нервировал. Будто бы бродяга мог причинить ребенку вред, словно он пес какой цепной.
Нехорошие мысли все время уводили Лесника не туда. Он не видел, что Вовка очень похож на своего отца, на него самого, что Полина не столько встревожена тем, что он может сотворить с ее сыном, сколько взволнована встречей.
Желудок напомнил о себе громким урчанием, бомж был голоден. Запах яичницы сводил с  ума. Лесник не мог даже припомнить, когда последний раз ел горячую еду. Хотя нет, где-то по осени они всей группой «западных» бомжей, державших территорию от торгового комплекса «Центральный», отмечали день рождения Колуна. Тогда, помнится, кто-то раздобыл пакет горячих чебуреков. Чуть отдающих протухшим мясом, но таких соблазнительно обжигающих пальцы и рот.
Но сейчас было все по-другому. Рядом с Лесником стояли не галдящие в пьяном угаре бомжи с их распухшими лилово-красными лицами, а женщина, которую он когда-то и любил, а самое важное – что она когда-то любила его. Даже своего сына Полина назвала Владимиром. Значит, что-то было?
Или это простое совпадение, и нищий обманывает себя, думая, что все еще есть возможность вернуться к старому.
Повисла неловкая пауза. Кто-то из них должен был что-нибудь сказать. Пусть эта фраза ничего бы не означала, но она разбила бы тишину. Только Владимир с Полиной молчали. На обоих давил груз воспоминаний и разверзшаяся между ними пропасть.
Сам того не понимая, положение спас Вовка, своей непосредственностью заставив какую-то грань пусть не треснуть, но немного отодвинуться.
- Мам, смотри, у дяди нет зуба, как у меня! Мальчик гордо продемонстрировал дыру на месте выпавшего совсем недавно молочника. Видимо, он уловил этот нюанс, когда Владимир пытался извиниться перед Полиной. В глазах мальчонки страшный бабайка почти целиком превратился в просто незнакомого дядьку.

У сказки всегда есть конец, и есть свое начало. Часто они однозначны, предсказуемы, и ставят точку после длинного повествования. Людям хочется, чтобы было так, а не иначе. Чтобы на все вопросы можно было бы ответить краткими «да» и «нет».  В жизни же пожелания не учитываются. Все эти условности, обстоятельства, какие-то недосказанности…. Зачем? А по-другому мы не можем, не получается.
Как могли развиваться отношения между Владимиром и Полиной?
Он мог остаться. Возможно, женщина, прождавшая его так много лет, позволила бы стать с ней несколько ближе. Лесник устроился бы на работу, заменив ворчливую дворничиху. Скорее всего, Полина рассказала бы маленькому Вовке, что этот дядя с дырой в зубном ряду – его отец, который почему-то слишком долго ехал к ним из Москвы. Работа такая, сынок, но я часто думал о тебе…. Конечно, когда мальчик вырос, он бы все понял.
Но в жизни редко встречаются истории со счастливым концом. И мы ждем, смотря на этих уставших от жизни людей, стоящих друг напротив друга так близко и одновременно так далеко, что же произойдет? Почти наяву можно наблюдать, как Владимир неловко прощается с Полиной, говоря о том, что он не готов, что не хотел. И эти несколько часов, прошедшие с их встречи в промерзшем зимнем парке, всего лишь ошибка. Ничего не вернуть, сделанного не воротишь. Он рассказывает ей про свою жизнь, жалуется на судьбу, все больше отдаляясь, вновь возводя стену, которую построил семь лет назад. Что чувствует Полина? Разочарование? Злость? Если это так, то ее можно понять.
  А после Лесник, не Владимир, который остался лишь частичкой в разбитом сердце Полины, вновь одевается в сброшенную на пол ванной телогрейку. Просит о деньгах, не ощущая стыда. Ведь все человеческие чувства не могут вернуться к нему навсегда. Они и были то живы лишь благодаря краткому мигу встречи.  Но следа былой любви хватает не на долго.
За окном все еще идет снег. Белый цвет почти поглощает серую дорожную грязь. И Лесник исчезает в этой занавеси снежинок, ни разу не обернувшись, чтобы посмотреть на мать своего сына.
Возле гаражей нищего встречает продрогший Бимка. Через месяц песик внезапно пропадет. Его возьмет к себе одинокая пенсионерка, пожалевшая маленькую собачку. И спустя короткое время Бимка забудет и Лесника и свою кочевую жизнь.
  А что же произойдет с главными героями этой истории? Откуда нам знать. Все следы заметает декабрьский снег.